Дважды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова Страница 26

– Зачем сидишь ты в своём зиккурате? Ты мог бы властвовать огнём по всей земле. – В его руке была шкатулка с изображением солнца на деревянной крышке.

– Как много ты знаешь, – заметил я, – обо мне и дочерях.

– Мы давно следим за тобой, брат, – ифрит склонил голову. – Не думал же ты, что о Баальбеке никто не узнает? О городе, который нельзя завоевать, потому что в нём живёт Бог, сжигающий всякого, кто осмелится напасть на него?

Разъярённый, я не взял ни ожерелья, ни шкатулку и отказался следовать за Баламом. Брат уехал на медведе ни с чем – увести силой он бы меня не смог.

Пока шёл наш с Баламом разговор, змеи уползли подземными ходами. Буэр и Хорта исчезли вместе с ними. В разорённой спальне Селенит всё было вверх дном: бергсры собирались в спешке. Долго, очень долго мы прожили одной семьёй, а теперь, покидая меня, они не оставили даже записки. Неужели девочки подумали, что я способен принять предложение брата? Я вышел на балкон и посмотрел вдаль.

Я мог поклясться огнём, что Балам вернётся, и вернётся не один. Уже не первый раз ссорился я с братьями, отказываясь разводить людей как скот. Ифриты полагали, что так они будут благоденствовать и получать вечное насыщение. Но я знал гораздо больше. Человек чахнет в неволе. Перестаёт любить, радоваться и плодиться. Его жизненная сила становится невкусной. Одно дело – добровольные жертвы, и совсем другое – рабское принуждение.

К тому же за последние несколько веков люди заручились поддержкой духов воды и воздуха. Это означало, что война, если её развязать, будет кровопролитной, а победа – не такой лёгкой, как казалось моим братьям.

Мне не надо было собираться. Ястреб быстро увеличился до размеров двора меж зиккуратами. Мы с Тимсахом забрались на него. Отлетев от города на небольшое расстояние, я решил обернуться. Он стоял в утренней мгле. Поднялся ветер, улицы заметало песком, люди не выходили из домов. На центральной площади одиноко торчали капища, украшенные когда-то величественными, а теперь обветшалыми статуями богу огня и двум женщинам-змеям. Таким я и запомнил Баальбек: пустым и омертвевшим.

8

Нелегко найти камень среди других камней, ящерицу среди скал. Я долго искал их, скитался по миру, питался чем придётся.

Единственное, что утешало меня в то время, – танец огня. Как ползёт он по сухой траве красной ломаной линией, как оставляет за собой чёрное. Как краснеют в нём деревья. Шишки становятся похожи на ажурные цветы. А потом сереют, рассыпаются в сухое, бездушное. Древесный узор на стене горящего дома никогда доселе не был так красив. Раскалённый, жарко-красный, он дышал моим дыханием, он потрескивал и пел. Я смотрел на это, и слушал, и успокаивался.

После года тщетных поисков я наткнулся на Балама, и гнев вспыхнул во мне: он был виноват в том, что я потерял девочек.

Брат так и не смог собрать армию: ифриты не умели объединяться надолго. Они скитались по Земле поодиночке, питались и жгли, неся разрушение то в одно место, то в другое, и нигде не задерживались.

Я был могущественнее, и ни он, ни слуги его не смогли противостоять мне. Долго держал я его в пещере прикованным к стене и заливал водой. Гнев со временем угас, пытка наскучила.

Я отпустил Балама. Он грозился отомстить и проклинал, но мне было всё равно. Уныние овладело мной.

Однажды на рассвете я увидел солнечный луч. От луча засверкала роса. Зажглись закрытые цветы. Я вспомнил, что когда-то давно умел создавать вещи, и протянул руку к лучу. Ничего не случилось. Я не стал слабее. Наоборот, на страхе и боли силы мои росли. Но это были другие силы. Они могли только разрушать. Горечь переполняла меня. Я вырастил девочек, а они ушли. Исчезли без следа. Я хотел найти их, но они этого не хотели.

Всесильный Бог, огненный Ваал, не мог отыскать двух маленьких змей, которых когда-то любил.

Я зацепился за слово «когда-то». Вспомнил, что чувствовал любовь только в Баальбеке – городе, который сразу после того, как я его покинул, был захвачен и разграблен.

На берегу озера стояло небольшое селение. Крытые соломой крыши, жертвенный алтарь. Два пересекающихся треугольника в его основании образовывали звезду. Такой орнамент очень нравился Селенит, её прислужницы иногда вписывали в центр фигуры её портреты.

«Прощай, моя дочь. Клянусь огнём, я отпускаю тебя». Я дотронулся до звезды, как если бы это было её лицо, и тут же воронка сильного смерча закрутила меня. Я вспыхнул пламенем, но звезда держала и куда-то несла. Я пытался вырваться, но ощутил бессилие. Меня крутило, кидало из стороны в сторону, переворачивало кверху головой. Не знаю, сколько времени это продолжалось, но закончилось так же внезапно, как и началось: я упал на камни.

Человек в царских одеждах протянул мне руку. На плече у него сидела сова с кошачьей головой.

9

Царь был в равной степени твёрд и справедлив. Лицо – острым перевёрнутым треугольником, глаза – быстрая смена жестокости и веселья. Он знал языки животных, умел управлять погодой особым свистом.

Семьдесят один год служил я ему в обмен на достойную еду и способность творить, которую он мне вернул. И семьдесят один ифрит был призван к нему, и у каждого из нас был сосуд, где нам надлежало пребывать. Мой был деревянным ковчегом. Крышка его задвигалась, сверху надевались железные обручи.

Служили Царю и Волак, и Балам. Оба они помогали ему вершить над людьми суды: первый был справедлив, второй умел видеть события будущего. Волак относился к службе спокойно, Балам же тяготился неволей.

Благодаря им Царь прослыл мудрецом.

Гор, двуглавый дракон Волака, подружился с питомцем Царя, они постоянно курлыкали вместе.

Меня братья по-прежнему боялись, избегали смотреть в глаза, хотя и был я таким же пленником, как они.

Неведомая доселе сила заключалась в печати, которую Царь носил на пальце. На ней был изображён уроборос – змея, поедающая свой хвост. Он обвивал шестиконечную звезду.

Печать подчинила нас. Поместила в сосуды. Держала взаперти. Сила её была стенами, толщину которых я не мог пробить. Колодцем, глубину которого я не мог постичь. Льдом, который сковывал не воду – огонь.

Все годы, что служил я Царю, гнев мой тлел углями, а гордость спала. Бессилие стало частым спутником моих дней. Как и другие братья, я не мог покидать сосуд по своей воле. Но в хорошие дни Царь дозволял мне сидеть на площади.

Я рассказывал людям истории. Научился не только говорить, но и создавать картинки в головах. Я начал сам придумывать