Третий Лад - Родион Создателев Страница 89

столом браты: Матвей Иванович и Еремей Иванович. Глава Посольского приказа сидел за хозяйским местом и балагурил ятаганом, сотрясая острым клинком спёртый воздух. Младший братец с неудовольствием наблюдал эти забавы. Потом он уставился на полыхающие огнём свечи, тяжко вздохнул и перевёл взор на кабанье рыло, пристроенное в стене. Где-то под клыками зверя в недрах багряного шёлка спряталась ручка от дверцы, которая вела в заветную пещеру хозяина подклёта...

— Матвей Иванович, будет тебе, — заскулил Еремей. — Итак сидим тут, как у чёрта на именинах. Ещё ты... кинжалом балуешь.

— Нежная у тебя душёнка, — покосился на младшего брата Матвей, продолжая шалить ятаганом. — Тебе не Торговый приказ в руки брать, а Святейшего упыря бы сменить на посту, ась?

— Негоже про Митрополита сказывать, — перекрестился Еремей, — столь непочтительно. Человек Божий он!

— Человек Бо-о-ожий! — усмехнулся глава Посольского приказа. — Этот святой отец по нам... топоры точит.

Матвей Калганов оставил кунштюки с ятаганом, и вонзил оружие в ножны за пояс.

— Он есмь — ворог наш!

— Он есмь — Митрополит Всероссийский...

— Ворог он! Спорить будешь? — навострил клюв ястреб Матвей.

Еремей Иванович покорно склонил голову и поджал перёнковые ухи. Пикироваться со старшим братом — не по старине.

— Кончили разговор — ладушки. Ты, Еремейка — чернец по натуре. В монастыре бы тебе проживать да молиться. Фёдор горазд только мзду в мошну накладывать. Бестолковый, как тетерев.

— Старший брат он наш, — потупил очи грядущий глава Торгового приказа. — Почтение быть должно.

— Ох, почтение. Пропали бы уже без меня: десять раз.

Матвей Калганов вскинул карие глаза ко входной двери.

— Вон... идёт. Самодержец грядущий, поступью грозной, — съязвил средний брат.

Сначала раздались гулкие стуки, потом входная дверь отворилась и в подклётную Палату спустился хозяин — Фёдор Иванович. Боярин был наряжен в богатый лазоревый кафтан с золотыми полосами, с воротом, сплошь усыпанном жемчугами и яхонтами, простоволосый. Опираясь о посох, Фёдор Калганов дошёл до стола и с неудовольствием уставился на среднего брата — тот занял его резной стул.

Часть 3. Глава 8. Ultimum punktum

— Сказывай вести, брат, — приказал глава Посольского приказа.

Фёдор Иванович запыхтел, как закипающий взвар...

— Пластом лежит в койке. Поклонский, пёс, не пустил меня к тестю. Молвил: не тревожь Государя, мол.

— Значит... живой покамест, — задумался Матвей Калганов.

— Слава те, Господи...

Еремей Иванович три раза осенил себя знамениями.

— Уступи место хозяйское... старшему брату, Матвейка, — рявкнул хозяин подклёта и тихонечко стукнул посохом в пол.

Матвей Иванович пошевелил складками чела, поглазел на посох главы Торгового приказа, усыпанный драгоценными камнями, а потом вытянул из ножен ятаган и давай выписывать кунштюки перед носами братьев. Матвей Калганов резво встал с резного стула, не прерывая пируэтов. Фёдор отпрянул на шаг назад, младший малость скукожился дородным телом. Глава Посольского приказа издал гортанный крик и вонзил остриё ятагана в стол — точно по серёдке длины палисандровой поверхности. Фёдор Иванович болваном врос в пол, сильно сжав посох десницей. Перёнковые ухи братца Еремея, казалось, вот-вот врастут в его квадратную голову...

Нету здесь старшего и младшего братьев... С утра были. А сейчас — кончились оба. Разобрали. С утра надо было приходить. Амба.

— Скверное дело, — Матвей Калганов дошёл до кабаньего рыла и замер у его клыков. — Государь упокоится навсегда — ладно. С Боярским Советом золотом сговорились — добро.

Глава Посольского приказа оторвался взором от клыков и взглянул на старшего брата.

— Большинство вельмож за тебя руки вскинут... должны... А тылы защитить всё одно — не мешало бы нам.

Фёдор Иванович пришёл в себя, громко откашлялся, прислонил посох к багряному шёлку, а потом уселся на свой резной стул, нагретый задом его среднего брата. Немного ожил и Еремей, его перёнковые ухи воскресли, и он задал вопрос вожаку их фамилии:

— Сыскал ли ты переговорщика до стрелецких сотников, как хотел давеча, Матвей Иванович?

Средний брат снова обратился взором к кабаньему рылу.

— Насвинячил ты, Фёдор Иванович, столь люто... что никто из них знать не желает нас. Шарахается стрелецкий народ от нашей фамилии, как от Сатаны... прости, Боже...

Матвей от души жахнул пальцем по кабаньему пятаку, а Еремей осенил себя крестным знамением: в подклёте помянули нечистого...

— Чего же нам теперь делать? — озадачился младший брат.

— Голова на что дана... Господом? — зыркнул маленькими карими глазками средний брат по перёнковым щекам Еремея. — Думать прежде, потом делать. Будьте здоровы. Завтра встретимся здесь же, к вечеру.

Средний брат направился к выходу.

— Матвей! — сердитым голосом крикнул Фёдор. — Кинжал забери.

— Кинжал, говоришь...

— Он самый. Вытяни его отседова! Живо!

Глава Посольского ведомства схватился за ручку двери подклёта, окинул взором палисандр, а потом пальцем левой руки указал на ятаган.

— Пущай тут поживёт. Завтра и заберу.

Матвей Калганов вышел из палаты, прикрыв дверь. Фёдор поджал губы, левым оком уставившись на кинжал, а правым... чёрт его разберёт, куда же он посмотрел своим косым правым глазом...

— Это знаешь ли — непочтение есть, — промямлил глава Торгового приказа... не пойми к кому обратившись.

Еремей вздохнул, глазея на свирепое кабанье рыло. Не нравилась ему голова зверя... Напоминала она богобоязненному братцу о лукавых проделках нечистого, об его коварных прелестях и прочих соблазнах...

“Обсею поле маком ядучим. Обгорожу тыном. Дабы в моё стадо не забрался аспид. Дабы скотину мою не укусила змея преподлючая, гадина куснючая. Аминь”.

Блажен кто загово́рами заговаривается...

По утру Яков Данилович разыскал долговязого дворового холопа по имени Терентий, всучил ему в руки мешочек с посланием для князей, разъяснил, как сподручней будет добраться от Смоленского тракта до их обширных владений. Смерд резво собрал коня и ускакал из поместья. Супруги Лихие спровадили смирного Терёшку, настращав его наказами, а потом ушли в дальний конец заднего двора — на совет.

Знакомое место. Стена плетённой загороды оказалась с отметиной — ожог памятный, шрам на теле изгороди. Когда-то именно тут лютовал Яков Данилович, круша персидской саблей плетень. Бражки на три дня — да похмелья на года́. Заплата на душе рубцами алеет...

— Лучше бы Митьку заслали, — сокрушалась подклётная Царица, — он побойчее Терёхи... шино́ра, словом.

— Здрасьте-пожалуйста, — ухмыльнулся