Третий Лад - Родион Создателев Страница 60

Князь Василий жахнул кулаком по столу.

— Вот я вырву твоё сердце блудливое, божевольник! Вскоре у тебя личного не останется... С потрохами станешь принадлежать Отечеству. Кошку эту — забудь. Остуди срам, скверна́вец!

— Сам в молодые года не таковский был, батюшка?

— Как с родителем говоришь, Никита!

Глава Опричнины переполнился гневом. Василий встревожился. Где-то напротив него ожил дух деда Юрия...

— Я — грядущий Государь. И не смей, отец, в мои дела сердечные лезть отныне! Ясно сказал?

Василий встал из-за стола и отошёл к стене, задев ногами лавку.

— Знал бы я, что ты такие котелки станешь вытворять — отказал бы владыке в борьбе за Престол. Срам на весь Стольный Град мне, на всю Отчизну — позорище!

Князь Никита подошёл вплотную к родителю. Отец всполошился: это были те самые глазища, отцовские, бешеные! Пусть и голубые, а не карие.

— Вы сами меня на Опричное войско поставили: дед, ты и владыка. Наточил я там себе рожки. На моём останусь — не сдвинешь!

Никита пошёл в атаку — между отцом и сыном зачалась лобовая баталия. Молодой и крепкий глава Опричнины в два присеста прижал дородное тело родителя к стене. Мгновение — и глава Сыскного приказа бухнулся на лавку. Никита Васильевич вынул из ножен кинжал-квилон. В горнице, щедро освещённой солнцем, зарезвились искорки на острие оружия.

— Ещё раз тронешь её… — победитель бросил косой взор на клинок кинжала и слегка кивнул русой головой.

В дверь горницы раздался настойчивый стук.

— Никита Васильевич, князь! Здесь ты?

Глава Опричнины вернул кинжал в ножны.

— Заходь! — рявкнул Никита.

В помещение ворвался высокий моложавый опричник.

— Гонец из тверской земли прибыл на Двор. Что-то стряслось, тебя срочно требует.

— Пошли.

Милосельский-младший и опричник выскочили из горницы, дверь захлопнулась.

— От… воронёнок дерзкий!

Василий Юрьевич выдохнул и утёр пот со лба рукавом кафтана. Он задумался: слова отпрыска про отцеубийство — только угроза или в самом деле страмец способен отделать его?

“Дьявол чумной. Осатанеет — может и прибить”, — решил князь.

Часть 2. Глава 10. Нету пути назад

По уютной угловой светёлке расхаживал от стены до стены Яков Данилович. Боярин отмылся, налопался от пуза и нарядился в домашний кафтанец авантюриновой расцветки: медово-багряный, чистенький, со стоячим воротом. Возвращение в родные пенаты не принесло хозяину спокойствия — он выглядел весьма взволнованным. За метаниями мужа наблюдала подклётная Царица Марфа Лихая. Простоволосая боярыня стояла у окна, скрестив локти, наряженная в сарафан брусничного цвета. На плечах хозяйки имения лежали густые рыжеватые локоны, на шее сверкало монисто.

Перстень на пальце и серьги на ушах — свечения не источали. Не известно, где находилось ныне то самое смарагдовое ожерелье. Уж оно завсегда искрилось...

— Сон мне в темнице был. Будто ты меня упросила согласие дать. Сам не ведаю, как решился, но подписался я им… на отцеубийство.

— Верно всё справил.

Яков Данилович остановился напротив супружницы.

— А ныне — сомненья грызут меня, матушка...

Боярин потеребил пальцами клинышек русой бородки.

— Государь оклемается — кинусь в ноги. Даст мне защиту, надёжа, Царь, верую.

— Кидался уж раз. Кинешься снова — он Милосельских покличет, их выслушает. Они про побег расскажут. Царь — неладное заподозрит.

— С дуру с темницы дёрнул, скажу. Пристрастия не сдюжил.

— Пока раздумывать станет — хворь опять его скрючит. А не то, сердешный... совсем помрёт. И тогда тебя, муж, Милосельские-лисы в момент сожрут. С потрохами.

— С Калгановыми что ли союз заключить? — задумался Лихой.

— Не шуткуй. Матвей у них — воевода. А он — люто тебя ненавидит. Сам говорил: из-за меня история.

— Мне милостей от Калгановых не надобно. Одолеем лисью свору — и ладно.

— Одолеете ли? Чернь посадская — по Калгановым топоры точит. Опричнина и ярыги Василия — петли им ладят на виселицах. Стрельцы — бердышами пощекотать их желают. Фёдор сильно обижал служилых последний год жалованьем.

— Сестра Елена поведала про стрельцов?

— Навещали меня намедни вместе с Леонтием. Я смекаю, муж, для чего лисы с сотниками желают познаться…

— Ну.

— Скоро стрелецкое войско уйдёт на ратное дело...

— С чего бы? Покуда — тихо на рубежах Отечества.

— “Сидели тихо — оживилось лихо...” Лисы потребовали свести их с сотниками двух первых стрелецких полков, так?

— Именно.

— Первые два полка — они кто?

— Стремянные... государевы стражники. Рынды в белых кафтанах: ерунда, фофаны́ с посольскими топориками. Для чванства боле. Красные кафтаны — истинные бойцы, справные воины. По закону: ежели военные действия, то стремянные стрельцы завсегда при Государе: либо в походе при нём, либо... в Детинце.

— Ну же, крути далее мысль, — сверкнула зелёными очами Марфа.

— Милосельские знают: скоро начнётся... война. Тогда Стрелецкое войско уйдёт на сечу с супостатами. А стремянные полки — останутся в Стольном граде...

— Молодцом, Яков Данилович. Сыскные ярыги, Опричное войско… Остались — только стрельцы. И вся сила Отечества — в руках князей.

— Отчего сами к ним не идут, напрямки?

— Стрелецкие сотники — народец с гонором. К ним запросто так не подступишься. К боярам относятся с пренебрежением. К тому же — последние полгода Косой Фёдор сильно обижал их по жалованью. Они находятся в великом раздражении — что головни́ раскалённые. Но сия оказия: добрый случай для лисов — забрать стрельцов к себе в союзники. Твой свояк служит дьяком в Стрелецком приказе. Через него и лелеют намостить дорожку к служивым.

— Отчего к сотникам лезут? Почему не к тысяцким?

— Не знаешь ты стрелецкое племя, — усмехнулась Марфа Лихая. — В полках истинные хозяева — сотники. Тысяцкие только на поле боя распоряжаются. В Стольном Граде, в мирные времена — иной расклад. А начальники двух первых полков и вовсе: хандрыги и печегнёты. Они — дворянского племени, их утробы всегда сытые, рожи румяные. Сотники — служилый люд. Они в полной зависимости от государева жалованья...

Яков Данилович поморщился.

— Будет баить стрелецкие сказки, жена. Как бы с капкана лисиного соскочить — вот о чём в пору думать.

— Сказки — враньё, да в них — иносказания...

— “Головой кивает — срам из-под заплаты”, — ухмыльнулся боярин. — Марфа любезная, я в темнице всё кумекал: прибаутка бабки — про что она, какое