Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 15

Жена его, конечно, злилась, ну так до поры. Пока на Любаву царь-батюшка Иоанн Алексеевич внимание свое не обратил, жениться не пожелал. Тогда-то тетка горлицей запела, соловушкой разлилась. А с Платошей Любава и до того дружна была, сильно дружна. Умен был боярин Митрофан, и сын его не глупее батюшки. Оба они Любаву оценили по достоинству, поддержали, да и не прогадали.

— Надобно. Да только вот на ком? Сам все знаешь о племянничке. Люблю я сына, а только и недостатки есть у него. Есть...

Платон кивнул.

— Нужна девушка скромная, из старого рода, но не слишком богатого, чтобы добрая слава о нем шла. Чтобы мужу не прекословила, ну и плодовитая, конечно.

— И где ж такую найти? Сам знаешь, боярышень я Феденьке показывала не одну и не две — никто ему не люб, никто не глянулся.

— Знаю... искать будем!

— Ищи, Платоша. Сам знаешь, у Бориса сыночки нет, не рОдит его стерва пустобрюхая. Случись что — Феде на трон садиться, а когда так, лучше ему женатому быть. И с дитем, а то и с двумя.

— Знаю. Только вот...

Мужчина и женщина переглянулись со значением.

Есть слова, которые лучше не произносить. Даже между своими.

А как сказать, что тянет наследника не к приличным боярышням, которых и в жены взять можно, и от которых детей хорошо бы дождаться, а к таким прости Господи, что плюнуть хочется?!

Лембергские, франконские, да и прочие иноземные девки бесстыжие, полуголые, продажные развратницы... и не все девки уходят от него целые. Не все — на своих ногах. Потому как вкусы у царевича очень и очень своеобразные.

Но как сказать царице, что тянет ее сына куда-то в грязь? Как намекнуть?

Лучше о таком и не говорить, целее будешь. Платон и не говорил. Просто думал, что девку надо искать безропотную. Чтобы если и поймет чего, молчала. И опять молчала.

Тоже целее будет.

Истерман смеется, мол, нормально все для парня, перебесится — успокоится, но сколько ж ему беситься-то? Десять лет?

Двадцать?

Им жена сейчас нужна, и наследник тоже. Только вот... сможет ли Федя?

Нет ответа. А время все уходит и уходит, его уже почти и нет... и кроме вкусов наследничка еще и другие обстоятельства есть, о которых осведомлен Платон. И молчит. Не стоит о таком даже на исповеди думать. Целее будешь.

Женить, как можно скорее женить Фёдора. Может, и правда остепенится? Хотя верилось в это... да, вообще не верилось! Но помечтать-то можно!

Так и сидели двое, так и мечтали.

Вдовая царица — о власти, о том, как на нее будут смотреть — со страхом, с уважением, как давно уж не смотрели, со дня смерти мужа. Сейчас так на царскую женку смотрят — опасна, гадина! А ей, Любаве, крохи былого почета и уважения. А она не такого заслуживает, не к такому привыкла!

Ее родственник — о власти. Ну и так, по мелочи. О деньгах, поместье, холопах, драгоценностях... у каждого свое счастье. Только вот платить за их счастье должен был кто-то другой. И согласия Раенские спрашивать не собирались.

Власть же!

Власть!

Счастье...

* * *

Рудольфус Истерман сидел у постели Фёдора. И когда тот открыл глаза, схватил его руку, прижал к сердцу.

— Друг мой! О, я счастлив!

— Руди....

— Никогда, более никогда я не стану так рисковать! Мое сердце едва не разорвалось сегодня от горя!

— Руди, что это было?

— Это какой-то ворь... тать по-вашему. Они напасть, тебя ранили, — Руди заговорил с отчетливым акцентом, хотя обычно его росский был безупречен. Но когда Истерман волновался, срывался на привычный говор и забывал слова. — Неопасно. Мы перенесть тебя сюда есть.

Фёдор медленно прикрыл веки. Прислушался к себе.

Ничего не болело. Наоборот, было спокойно и уютно.

— Руди, кто она?

Врать Истерман не стал. Если бы царевич не вспомнил ничего — дело другое. А Фёдор вспомнил.

Поймите правильно, Руди не считал ложь таким уж плохим занятием. Не сказал? Значит, и не надо. Не всякое слово наружу вырваться должно. Не о каждом деле говорить следует.

Но врать, когда собеседник точно знает, что ты ему врешь?

Это неправильно. Совершенно неправильно. И пользы не будет, и доверия лишишься...

— Я не знаю, друг мой. Она словно появилась из ниоткуда, подошла к тебе и лечила твою рану. А потом убежала, как лань.

— Может, она живет рядом?

— Может быть.

— Руди, я хочу ее найти.

Рудольфус подумал, что Фёдор мыслит здраво.

Найти?

Почему бы и нет. Человека с такими способностями лучше держать при себе, мало ли — еще тебя ранят? А тут и помощь подоспела.

Но следующие слова заставили его призадуматься.

— Она такая... красивая!

Красивая?

Руди тут же поменял свое мнение. Был Фёдор дураком, им и останется! Какая может быть красота у такой девки?! Да будь она хоть сама богиня любви — тьфу! Дурак!

Она пальцем поведет, а с тобой что будет? Коли она раны врачевать умеет, так может, и чего другое тоже? К примеру, сердце остановить? Или кровь отворить так, чтобы ни один лекарь тебе не помог? А вдруг?

Но говорить об этом Фёдору Истерман счел излишним. Пока.

Желает государь найти ту самую девицу? Вот и отлично, поищем. Такое и правда лучше держать рядом. А уж как использовать, и чего она там умеет?

А это мы потом будем разбираться. Управа найдется на каждого, и поводок, и ошейник, и будет любая ведьма бегать и прыгать по команде. Никуда она не денется.

— Мы будем ее поискать, Теодор, да?

— Да, Руди.

— Только ты сначала должен спать и выздороветь.

— Я болен?

— Лекарь есть быть, он сказал здоров, но ослаблен. Лежать и пить горячее молоко с медом.

— Фу, — искренне сморщился Фёдор.

— И тогда я... мы все искать та женщина. Ты согласен?

Фёдор вздохнул.

— Матушка знает?

— Не обо всем. Про рану я ей не сказал. И никто не скажет, обещаю.

Фёдор перевел дух. Это было хорошо. Матушке только намекни, она все кишки вытащит, а ему бы хорошо самому все обдумать. А уж потом делиться с кем-то.

— Хорошо. Я тебе верю, Руди.

Фёдор прикрыл глаза.

И снова перед ним поплыло нежное девичье лицо на фоне звездной ночи.

Громадные серые глаза, нежные розовые губы — кто ты? Кто?

Глава 3

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Завтра мы с сестрой идем на базар.

Есть причина для матушки — мы будем покупать припасы, смотреть,