Последнее слово единорогов - Виолетта Орлова Страница 8

Нороган задумался, целиком погрузившись в мрачные мысли. Прохладный морской ветер здорово освежал его, помогая справиться с внезапно обострившейся дурнотой. Вдруг он почувствовал за спиной легкое движение и резко обернулся. Военная привычка всегда быть настороже.

– Я так рад видеть тебя сегодня! – с чувством произнес Ирионус, приобняв его за плечи. – Увы, так мало осталось естествознателей. Многие погибли на войне, иные лишились силы. Только двенадцать…

– Хорошее число, есть в нем какая-то полнота, – беспечно пожал плечами Нороган. – Что до твоей радости, то и я разделяю ее вместе с тобой. Жаль только на Совете ты ни словом не обмолвился о моих личных заслугах.

Ирионус удивленно покосился на друга.

– Ты сделал больше всех нас. Думаю, каждый присутствующий понимает это и без моих слов.

Тонкие губы Норогана тронула насмешливая улыбка. Грива его светлых волос шевелилась от ветра, гордое лицо было чуть нахмурено.

– Мне важно было это услышать. Просто Доланд, например, не сделал ничего стоящего, между тем его ты похвалил публично. А я столько раз рисковал жизнью и уж конечно заслуживаю хотя бы одного доброго слова.

– Настоящие поступки оцениваются вовсе не похвалой другого человека. И не получением «спасибо». Если ты делал это из искренней любви, тебе непременно зачтется.

Губы Норогана обидчиво задрожали. Он был значительно моложе и неопытнее Ирионуса, да и всех остальных участников Совета тоже. Нороган сейчас отчетливо понял этот очевидный факт всем своим юным и пока еще необузданным нравом; его друг в своих рассуждениях показался ему сущим стариком.

– Ты любишь его больше, чем меня! – сбивчивым голосом пробормотал раздосадованный естествознатель. – Хотя я сразу пошел за тобой, как ты меня призвал. С самого начала мы сражались вместе, плечом к плечу.

Ирионус покровительственно обнял его.

– Неправда. Тебя я, пожалуй, ценю даже больше других. Ведь именно поэтому я никак не выделяю тебя, ибо знаю за тобой один недостаток – ты самолюбив и горд, а между тем предпочтительнее быть смиренным сердцем.

Нороган досадливо отстранился от друга и поморщился.

– Не ожидал услышать вместо благодарности столько занудства и нравоучений. Откуда тебе знать, что предпочтительнее, а что нет?

– Перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе. Хочу, чтобы тебя окружала слава, ибо падения тебе с твоим характером не вынести.

– А я хочу выпить чего-нибудь крепкого. Я таков, каков я есть, старина. Пойду вниз, поболтаю с остальными, а то я и так надолго отлучился.

Ирионус остался стоять на вершине, обдуваемый со всех сторон морскими ветрами. Чем ниже Нороган спускался, тем более мелкой и ничтожной ему казалась фигура предводителя, того, за кем однажды он безоговорочно выбрал идти. Юный гордец еще не успел сойти в купол, как ему вслед прозвучало еще одно напутствие, которое потом особенно прочно засело у него в сердце:

– Помни, друг мой. Кто засматривается на чужой стол, того жизнь – не жизнь: он унижает душу свою чужими яствами.

Глава 3 Честь для человека – отстать от ссоры; а всякий глупец задорен.

Довольно быстро отстающим удалось догнать друзей, которые шли медленно, полагаясь лишь на чутье Тода, таинственнейшим для всех образом превратившегося в заправского проводника. Но никто еще не ведал про чувство дома, которым с ним благодушно поделился Дрейворд Клинч, ведь сам Тод предпочитал до поры до времени помалкивать.

Изматывающая погоня на время прекратилась; по крайней мере Артур не слышал более за спиной надрывного лая собак. Хотелось надеяться, что охотники все же заплутали в лабиринте. Либо же, что казалось более вероятным, просто вернулись в Троссард-Холл, не посчитав нужным продолжать бесполезное преследование.

Вновь воссоединившись, беглецы решили устроить привал, чтобы немного передохнуть. Оделян предложила разжечь костер и запечь на углях зайчатину. Рискованное предприятие, так их проще было увидеть, однако никто не стал спорить, ибо голодные желудки имеют больше прав голоса, нежели страх. Царица топей принялась самолично потрошить зайцев. Делала она это столь невозмутимо, методично и смотрелась со стороны так мрачно – вооруженная острым длинным ножом, со своими черными всклокоченными волосами и диковатым выражением лица, что все присутствующие не без содрогания в сердце наблюдали за ее кровавыми приготовлениями. Даже Тин, заядлый любитель покушать, предпочел не вмешиваться.

Беседа все не клеилась. В лесу, окружавшем лощину, было сыро, ненастно, и совсем не по-оюньски промозгло. Ветер сипел в деревьях, содранная с ветвей листва осыпалась на головы незадачливой компании, оказавшейся в столь ненастный час в лесу.

Артур был так подавлен отсутствием настоящего Четверки, того самого Уткена, которого он когда-то знал, что просто не обращал внимания ни на что другое. Резкая отчужденность Дианы тоже на время укрылась от его глаз.

Более всего Артура поражал тот факт, что Оделян, Джехар и Единица, все как один, были искренне убеждены в подлинности лжеЧетверки. Между тем парень, сидевший перед ними с невинной рожицей, имел столько же общего с прежним Уткеном, сколь заяц имеет с воробьем. Какие разумные объяснения такого массового заблуждения на его счет можно найти? Неужели коварная Тень так запудрила всем мозги, что они уже ничего не помнят? А может, это у него самого уже наступило помешательство после всех испытаний, которые ему довелось пережить? Кем же на самом деле являлся тот парень, с которым они когда-то удачно подшутили над Единицей? Честный вор из Епистофена, кем он был в действительности, какую роль сыграл в жизни Артура, и, наконец, куда пропал, не оставив после себя весточки? Неужели тот самый Четверка, благородно спасший его в «Славном послевкусии», все-таки являлся Тенью? Но тогда какой смысл в их встрече в Доргейме?

Если полагать, что Тень была в коронере и намеренно отправила его в Доргейм, то, стало быть, за всем этим крылась некая цель. Зачем-то ведь он ей понадобился, без естествознательских и прочих выдающихся способностей… Наверное, все дело в свитке. «Последнее слово единорогов», которым все алчут обладать. Что же тогда он пропустил, не понял в Доргейме, что прошло мимо его внимания?

Все эти вопросы были туманны и оттого мучительны; равно как мучительно ныла его раненая рука. Прочие чувства как бы притупились, и он почти ни о чем не думал, лишь с мрачным упорством глядя на горящий костер. Остальные тоже напряженно молчали, ожидая приготовления пищи. Звенящая