Бремя власти III - Иван Ладыгин Страница 31

— СТЕПАН! ДЕВЧОНКИ!

Знакомый сиплый голос вырвал его из мгновенного ступора. Песец поднял голову. Сквозь дым, кровь и бегущих в панике людей к нему пробивались трое. Васька «Кулак», его артефактная металло-деревянная рука с грохотом отшвыривала в сторону обезумевшего мутанта. Вадим Петрович щеголял в своем лиловом бархатном сюртуке. Правда, он теперь был порван и залит кровью. Мужчина стрелял из длинноствольного револьвера в летящего пожирателя душ. А рядом с ним, как тень, мелькал Мухтарыч, его желтые глаза горели адским светом, а короткие клинки оставляли кровавые росчерки на глотках мелких демонюг, пытавшихся направиться к его девочкам.

— Мужики! — хрипло крикнул Песец, чувствуя, как слезы смешиваются с грязью и потом на его лице. От горя и запоздалого спасения. — Жену… Марусю…

— Видим! — рявкнул Васька, подбегая. Его лицо было искажено яростью и болью. Он одним движением здоровой руки подхватил ревущую Катеньку на плечо. Вадим схватил Настюшу. Мухтарыч встал рядом с обнаженными клинками в руках. Его хищный нос вздрагивал, улавливая новые угрозы в воющем хаосе.

— Не время горевать, Степан! — крикнул Вадим, его голос был жестким, как сталь. — Весь Питер — в аду! Надо спасать тех, кого еще можно! Нужно отвести девчонок в укрытие!

Песец посмотрел на мертвое лицо жены, на перекошенные от ужаса лица дочерей в руках его новых приятелей. Ярость, холодная и всепоглощающая, сменила горе. Он аккуратно положил тело Маруси на землю, снял с руки массивное обручальное кольцо с черным камнем и сунул его в карман. Потом поднял свой револьвер.

— Да. Спасать. А потом… выжечь всю эту заразу. И разорвать гадов. В клочья. — Его единственный глаз горел обещанием мести, страшнее любой демонической тени. Он шагнул вперед, к своим союзникам, к своим дочерям, в самое пекло разверзшегося над Петербургом ада. Город горел. Реки крови стекали по Невскому проспекту. А демонический вой сливался с криками ужаса умирающего города.

Глава 10

«Отчаяние нередко выигрывало сражения»

Вольтер

Прохладный и колючий ветер с востока рвал полы моего генеральского плаща, натянутого поверх мундира. Я стоял на вершине холма и вглядывался в Москву через тяжелую латунную подзорную трубу с толстыми линзами.

Город, этот осиный улей мятежа, лежал передо мной, окутанный предрассветной сизой дымкой и… новым, тревожным заревом.

План работал. Работал с леденящей душу точностью часового механизма, чьи шестерни были смазаны страхом и кровью.

Вчерашний спектакль с казнью Дмитрия Шуйского и демонстрацией знатных пленников перед стенами Кремля дал свои горькие плоды. На Златоглавую лег не просто страх. А настоящая паника. Раскол. Вот истинная польза террора!

Сквозь линзы я видел очаги хаоса, вспыхивающие внутри, казалось бы, неприступных стен. Над кварталами Верейских и в районе штаба ЛИР, что находился у Яузских ворот, вздымались столбы черного, маслянистого дыма, прорезаемые вспышками боевой магии — зелеными молниями, кроваво-красными сферами, ледяными шрапнелями. Звуки битвы — глухие взрывы, треск залпов, дикие крики — долетали сюда, приглушенные расстоянием, но от этого они не становились менее зловещими.

— Святые Георгий и Андрей… — прошептал рядом со мной капитан Долохов. Я сделал его своим номинальным начальником штаба. Сейчас его лицо напоминало цвет морского мела. Он тоже смотрел в свою трубу, рука его заметно дрожала. — Они… они режут друг друга? Внутри? Это же… братоубийство чистой воды!

— Бессмысленный и беспощадный, русский бунт… — тихо резюмировал я, внимательно наблюдая за обстановкой.

Кровные родственники тех самых пленников, что дрожали вчера на холме под моим взглядом, не выдержали. Страх за судьбу близких, ярость от унижения, подогретые слухами о моей беспощадности и, вероятно, тайными агентами Рябоволова, перевесили страх перед Луначарским и Верейскими. Они подняли свои домовые гвардии, свои наемные отряды магов и головорезов. Их цель была простой и довольно отчаянной: вырвать своих из лап «Брусилова», а для этого — устранить верхушку ЛИР, посеяв еще больший хаос и заслужив тем самым пощаду.

«Глупцы, — подумал я с ледяным удовлетворением. — Но полезные глупцы. Каждый их удар по ЛИР — это минус к обороне стен, минус к морали защитников. Каждая капля крови, пролитая ими в городе — это масло в топку моего наступления.»

И вот он, самый сладостный момент. На Спасской башне, над еще дымящимися воротами, которые вчера распахнулись для самоубийственной атаки Шуйских, заколебалось алое знамя ЛИР. И упало. Его место занял стяг одного из мятежных княжеских родов — черный конь на золотом поле. Вслед за этим несколько ворот на восточном участке стены распахнулись изнутри. Из них хлынул поток людей — нестройный, но яростный. Конные дружины в пестрых ливреях, пехота в артефактной броне, с мушкетами наперевес, несколько неуклюжих паровых големов, явно доморощенного производства. Они не шли строем. Они бежали. Бежали прочь от горящей, ревущей Москвы, прочь от междоусобной бойни. Прямо к моим позициям. К «спасителю» Брусилову, надеясь на милость в обмен на предательство ЛИР и спасение своих заложников.

Я опустил трубу. На моем лице, под маской усталого, решительного генерала, застыла усмешка — тонкая, как лезвие бритвы. Холодная. Победоносная.

— Видите, капитан? — сказал я Долохову, голосом, лишенным всяких эмоций, кроме ледяной уверенности. — Даже крысы покидают тонущий корабль. Они поняли, где сила. Где порядок. Где их единственный шанс на спасение.

Долохов сглотнул и кивнул, не в силах отвести взгляд от бегущей к нам толпы. В его глазах читался ужас от цинизма происходящего и смутная надежда, что этот адский расчет сработает.

Именно в этот момент теплое золото Кольца на моем пальце взорвалось ледяным жаром. Сигнал беззвучной тревоги был такой силы, что я невольно выругался. Мир вокруг померк, звуки битвы отступили. Вместо них в мой разум ворвался визгливый, переполненный ужасом и яростью голос Мак:

«Господин! ГОСПОДИН! СТОЛИЦА! ПИТЕР ГОРИТ!!!»

Образы хлынули потоком, наложившись на видение бегущих к холму мятежников. Я увидел:

Искаженное, жемчужно-перламутровое личико Мак, полное недетского ужаса.

За ее спиной цвел не традиционный Сад в Кольце, а настоящий Лавкрафтоский кошмар. Гигантская, пульсирующая багрово-черная рана мрачно зияла в небе Петербурга, прямо над Кировским районом. Из нее извергались тени с многочисленными конечностями и крыльями из лоскутьев тьмы. Очертания многих незваных существ беспощадно резали человеческий разум. Пожалуй, для полноты картины не хватало только Ктулху.

Улицы, знакомые по ночным побегам из дворца, превратились в ад. Плавился камень Невского, скручивались в спирали рельсы конки. Люди… люди мутировали на глазах, их тела вздувались, кости ломались и