Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута Страница 24

чего сказать. А потом уже… когда и сам… Ну, когда там, в деревне, мёрли, тогда страшно было. Особенно по-первости. А после пообвыкся. Думал, что тоже сгину, а нет… когда ещё своих хоронил, то внутрях всё прям переворачивалось. Попереворачивалось и облеглося как-то. Злость вот оставалась, но это уж потом, на тётку мою… вспомнить-то смешно. А теперь вона… мертвяки? Что мертвяки. От них беды нету… и убить? Ну убили этих. Так сами виноватыя. Другия будут? Ну так тоже не с гостинцами встретят. Как они к нам, так и мы к ним. А маяться? На кой оно?

— Пожалуй. А я тогда… я ведь тоже едва не погиб. Хотя… наверное, это всё-таки другое.

И Мишка задумался.

Умный он. Оттого и беды все. А теория хорошая. Вот её в дальнейшем и будем придерживаться.

— По ходу, приехали, — заметил Метелька, облизывая пальцы. А грузовик и вправду замедлил ход. — Или нет…

— Свернули куда-то, — я опустился на пол. Машину потряхивало, и дребезжание усилилось. — Дорога не особо. Вона, колдобины…

И подтверждая мои слова, грузовик подпрыгнул.

Заскрипел.

И ещё сильнее сбросил скорость. Вот мотор фыркнул, останавливаясь.

— Погоди, — я придержал Мишку, который напрягся. — Сейчас… посмотрим.

Призрак просочился под брезент, чтобы ловко забраться на крышу. С крыши ему виднее. А вот Тьма растеклась под днищем. Мельком подумалось, что зря люди думают, будто теням дневной свет вреден. Вполне себе вон неплохо чувствуют.

Хутор?

О да, ощущение, что донельзя знакомый хутор. Я уже бывал на похожем. Вон, частокол высится, и такой, добротный, из крепких брёвен выложенный. Ворота, которые за нами закрывали, тоже не из фанерки. Этакие и тараном с ходу не возьмёшь. У охранника, который створку тянет, ворота прикрывая, за плечом ружьишко, а на поясе — кобура. Рядом второй крутится.

И наш знакомец тут же.

— Проблемы? Да какие проблемы… — он потянулся, упёршись ладонями в спину. — Ох ты ж, никак взаправду застудил. Вчерась прихватило, я на ночь скипидаром, думал, отпустит, а оно вона… надо будет баню опосля растопить, а то ж спасу нет, ноет и ноет. Сивый приехал?

Из Мишкиной колымаги выбрался усатый тип в клетчатой рубашке.

— А ничего машинка, — сказал он. — Даром, что неказистая, но идёт ровненько…

— Сивый к ночи будет, — откликнулся охранник и тоже к машине подошёл. Поглядел, поцокал языком. С умным видом и под днище заглянул. — Ржавая она…

— Да это поверху, а так-то ничего. Пороги вот чуть, но пороги — ерунда, главное, что внутри, а там…

— Мутный! Чего вы там… выходите!

— Небось, опять нажрались, — хмыкнул второй охранник, который у ворот остался. И главное, обрез свой тоже под рукою держал.

Сторожится.

Чует?

— Сейчас полезут, — сказал я Мишке. — Во дворе…

Тьма метнулась к сараю.

Скотина.

И толстая оплывшая женщина, которая елозила граблями по проходу. Дом… дом стоял за спиной. Тоже крепкий, добротный. Но к нему позже пойдём.

— Мутный… чтоб тебя! Опять? Я предупреждал. Если ты опять нажрался, то будешь с Сивым объясняться…

Полог зашевелился, стало быть, сейчас полезут.

Я дёрнул Призрака. Встречу надо подготовить. Вот того, что за главного тут, убивать пока не надо. Чуется, знает он куда больше покойного ныне Васеньки.

— Мутный, падла ты…

Человек щурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, но после яркого солнца полумрак, царивший в кабине, казался непроницаемым. И человек, подтянувшись, влез внутрь.

— Нажрались… вот что за люди… эй, — он пнул ближайшее тело и потом, словно вдруг заподозривши неладное, открыл было рот, чтобы закричать.

Не успел.

Мишка умел двигаться очень быстро. И бил точно, аккуратно. Тело он попридержал, не позволив грохнуться на пол. Уложил со всем почтением и проворчал:

— Вот с чем приходится возиться, а?

Вопрос сей остался без ответа.

— Петрович? — охранник, который у ворот, явно что-то чуял, если обрез переместил. — Петрович, ты…

Умер он в одно мгновенье, так и не успев нажать на спусковой крючок. Несколько мгновений он ещё держался на ногах, и этих мгновений хватило, чтобы убрать второго, который вместе с усатым склонился над мотором Мишкиной машины, что-то обсуждая.

Впрочем, и усатый протянул не дольше.

— Раз-два-три-четыре-пять… — пробормотал я.

— Чего? — Мишка перевернул лежащего.

— Ничего. Связать бы надо, чтоб не ушёл. И дальше идти, пока тревогу не подняли.

Не подняли.

Не успели.

Раз-два-три… в голове всё крутилась дурацкая детская считалочка. И не то, чтобы она имела смысл, но эти вот, раз-два-три…

Раз. И обычный сон становится вечным для четвёрки, что устроилась в сарае, на копне душистого сена. Только револьвер выпал из ослабевших пальцев — какой идиот вообще спит на сене с оружием? — и покатился, чтобы нырнуть в копну.

Два.

И ещё один, что на кухонном столе разобрал старую винтовку и что-то там пытался сделать. Я так и не понял, что. Но явно же — не мирный обыватель.

А если так, то и совесть мучить не станет.

Три.

Тени выбираются на задний двор. Здесь тоже крылечко. А ещё люди. Кто-то на крылечко оперся. Кто-то привалился к стене, смалит сигаретку, пуская сизый дым и переговариваясь с соседом. Мирная картина.

Почти.

Я придерживаю Тьму, потому что в происходящем надо разобраться. На пятачке утоптанной земли крутится мальчишка, пытаясь уйти от удара. Он скачет то влево, то вправо, судя по всему — давно. Он вспотел, и пот, смешавшись с пылью, облепил и лицо, и драную рубаху, и волосы.

— Танцуй! — приказ отдаёт низкий человечек с характерным разрезом глаз. И змеёю вьётся кнут в смуглых пальцах его, играет, касаясь босых ног мальчишки, заставляя того шипеть и прыгать.

— Шибче! Шибче! Горыныч, что-то он у тебя слабо пляшет! — хохочет тип с сигареткой. И Горыныч тоже скалится, позволяя пленнику перевести дух

Он явно опытен.

Он знает, что загнать человека легко, но тогда и забава закончится. А ему охота веселья. И не только ему. Здесь, на пятачке между сараями, я насчитал пятерых. Ну, кроме паренька.

Или это амбары?

Никогда не понимал разницы. Главное, что пятачок этот тих и далёк от глаз начальства. И потому никто не помешает забаве.

Ну, разве что мы.

Мальчишка останавливается.

— Эй, благородие… вы б в ножки поклонилися, чтоб по-вашему, по-вежливому…

А мальчишка непростой. Пусть в пыли и грязный донельзя, дышит тяжко, но