Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута Страница 23

И вспомнит кто-нибудь чего-нибудь не такого.

И в целом-то просёлочными оно спокойнее.

И нам тоже.

Тела мы отволокли в сторону. Мишка убрал наручники в коробку, которую спрятал за ящик, а вот в ящики и заглянули, так, порядку ради. Нашли пару мешков, полупустую бутылку с мутной вонючей жижей и свёрток с бутербродами.

— А ничего, — Метелька разлепил куски хлеба и принюхался. — Сальце… вроде не порченое. С чесночком.

— Вот как вы можете это есть? — Мишка поморщился.

— С аппетитом, — я принял кусок и Мишке предложил. — Будешь?

— Тут покойники, между прочим, — пробурчал он, но от доли не отказался. — Господи, до чего я докатился!

— Это, братец, жизнь, — хлеб был чуть влажным, сало определённо пересолили, но в целом всё складывалось неплохо. — Обычная жизнь обычного человека… ещё скажи, что не нравится.

— Да как бы… не знаю, — Мишка сел к покойникам спиной. — С одной стороны наличие титула и рода за спиной даёт ощущение… стабильности, что ли? И согласись, что у аристократов есть свои преимущества.

— Эт да… будь на машине герб, хрена бы два сунулись, — говорил Метелька с набитым ртом, но вполне понятно.

— Зато сунулись бы другие, — отозвался я.

Не, ну а чего? Везти везут, а ехать молча как-то не интересно. Там, в кабине, вряд ли услышат. И грузовичок дребезжит, и мотор рычит. Не до подслушивания.

— Тоже верно, — вздохнул Мишка. — Мне порой начинает казаться, что той, прошлой жизни, и не было вовсе. Что выдумал я её. Или вот примерещилась. Слышал, что с людьми бывает, особенно после серьёзных травм. Что начинают они воображать, а то и вовсе погружаются в фантазии, в них и обитают.

— Это ты у Николя проконсультируйся, — Метелька подхватил крошки. — А чесноку не пожалели, однако…

— Боюсь, тогда слишком многое придётся открыть…

— Скучаешь? — я как-то прежде не особо интересовался. Да и в целом чужие душевные терзания — это скорее к Светочке, которая и выслушает, и утешит, и светом своим обнимет, от депрессии излечивая. А я что? Я только и могу, что соврать, будто всё наладится.

И то не слишком правдоподобно.

— По матушке, — он помрачнел.

А ведь Мишке тяжко.

Может, даже тяжелее, чем нам всем. Он ведь к совсем другой жизни привык. Пусть не любимый, но всё одно признанный.

Он с малых лет знал, что он не просто так, а аристократ. Жил в достатке.

Слуги там.

Охрана.

Положение какое-никакое. Жизненные перспективы опять же. А потом выясняется, что ни положение, ни перспектив, и вообще всё будущее пошло по…

— Карп… не говорил ничего? — знаю, что мой братец имел с ним беседу. И была мысль подслушать, но как-то… не решился, что ли?

Неправильным показалось.

Будто бы я ему то ли не доверяю, то ли ещё что.

— Ничего нового. Полицию… скажем так. Полиция предпочитает не вмешиваться во внутренние дела родов. Карп Евстратович сумел добыть заключение врача, но…

— Есть сомнения, что в нём правда?

— Да.

— А сам как думаешь?

— На сердце она не жаловалась. Да и знала бы, что я жив. Она была сильнее меня. В плане способностей. И связь нашу ощущала. У неё не было причин уходить.

А вот у нынешнего главы рода Воротынцевых причины избавиться от Мишкиной матушки имелись. Пусть даже с призрачными шансами на власть, но потенциальный раскол в ослабевшем роду — это не то, с чем новоявленный глава смирится.

— Мстить будешь?

— Сначала думал, что всем… вырежу под корень, — Мишка вцепился во влажный хлеб. — Почему мы перед отъездом не поели?

— Потому что спешили, — напомнил я. — А теперь?

— Теперь… знаешь, я ведь понимаю, почему они так. И это разумно. С точки зрения сохранения целостности рода. Власти. Воротынцевы за последние месяцы и так лишились нескольких предприятий.

— Не знал.

— Я присматриваю. Читаю газеты. В биржевых сводках чего только не напишут. Как понимаю, у рода не хватает сил удержать всё. Кое-что отдают новым союзникам. Кое-что теряют. Но это мелочи. А случись раскол, всё было бы куда серьёзней.

Киваю.

Власть, она такая, в ней без сантиментов надобно.

— Но не прощу. Можно было бы иначе. В монастырь. За границу… даже в закрытое поместье. Можно было бы иначе!

— Найдём, — обещаю.

— И убьём?

— Ну… сам решишь.

— Боюсь, что духу не хватит. Честно… Сав, а тебя не пугает?

— Что?

— То, что ты настолько легко к этому относишься.

— К чему?

— К людям. Вон, троих убил. И не говори, что это не ты. Ты в том числе. Я теперь больше понимаю, но… ты убил и спокоен. Сидишь вот. Хлеб кушаешь. Нас везут куда-то. И там тоже будут люди, которых ты убьёшь.

— И тебя это волнует?

— Меня волнует, что тебя это почти не волнует! — Мишка всё-таки не сдержал эмоции. — Это… это не нормально. Мне случалось убивать, но каждый раз это тяжело. А поначалу я и вовсе… ощущение такое, будто душу наизнанку. А ты вот…

— А я вот… — сижу и думаю, что ж ему-то сказать, чтоб не слишком врать. Мишкина логика понятно. Он, конечно, не трепетная барышня и судя по тому, как на болотах работал, знает, с какой стороны за ножа взяться. Но то ли благородная натура мешает относится к этим делам проще, то ли сам он от рождения нежный.

— А он просто по голове удареный, — влез Метелька. — И мозговая горячка была. Так что едва не померши. И потом ещё… там… ну… то одно, то другое… мне ещё когда бабка говорила, что когда человека смерть поцелует, тогда он вроде как её бояться перестаёт. Что своей, что чужой. У нас жил на деревне один. Тихий был мужик. Но бабка не велела к нему подходить. Он, мол, из таких вот, целованных. И стало быть, ему что помирать, что убивать — разницы нету. Тогда-то не особо поверил. Бабка ж такая, она про каждого найдёт,