Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд Страница 5

— Ну что, Леонид… за доверие партии.

И выпили, не чокаясь. На этом все празднования были окончены.

Но изменения своего статуса я почуствовал, можно сказать, мгновенно. На следующий день, около трех часов, в кабинете зазвонила «вертушка». Это был Поскребышев.

— Леонид Ильич, с вами будет говорить Иосиф Виссарионович!

Затем, после секундной паузы, в трубке раздался знакомый глуховатый голос.

— Таварищ Брэжнев? Сталин.

— Слушаю, товарищ Генеральный Секретарь!

— Паздравляю вас с избранием. Партия оказала вам большое доверие.

— Служу трудовому народу, товарищ Сталин!

— Харашо. Слушайте. Кто сегодня не обедал, тот приезжает ко мне обедать. Жду.

В трубке раздались короткие гудки. Я опустил ее на рычаг в полной растерянности. Три часа дня. Какой обед? Уже скоро ужин. И что это значит? Вызов «на ковер»? Или неформальное приглашение? Как бы мне опять не налажать…

В полной растерянности, не зная, что и думать, я сделал единственно правильный в такой ситуации шаг — позвонил Маленкову. Он, как никто другой, знал все нюансы кремлевского протокола и подводные течения аппаратной жизни.

— Георгий Максимилианович, здравствуй. У меня тут… странное приглашение. Только что звонил Хозяин, поздравил и сказал: «Кто не обедал, приезжай ко мне обедать». Сейчас четвертый час. Что это значит?

Маленков в трубке задорно, как-то по-бабьи, хихикнул.

— Поздравляю, Леонид. Это значит, что ты принят в «ближний круг».

— Не понимаю.

— Это такой эвфемизм у него, — терпеливо пояснил Маленков. — «Обед» — это не прям «обед». Это вечерние посиделки у него на квартире в Кремле или на Ближней даче. Начинаются обычно часов в девять-одиннадцать вечера, а заканчиваются глубоко за полночь, а то и под утро. Так что не торопись. Поработай спокойно. А часам к семи вечера подходи в его приемную. Он обычно в это время выходит из своего кабинета, забирает тех, кого позвал, и ведет к себе.

— Спасибо, Георгий, — вздохнул я с облегчением. — Выручил.

Ровно в семь я был в кремлевской приемной. Вскоре тяжелая дверь кабинета отворилась, и на пороге появился Сталин. Он выглядел уставшим, но находился в неожиданно благодушном настроении.

— А, вот и вы, таварищ Брэжнев. Пайдемте.

Мы шли по длинным, гулким, пустынным коридорам кремлевского дворца. Сталин, не говоря ни слова, повел меня не к выходу из Сенатского дворца, а вглубь, по другим, более узким и тихим коридорам. Охрана, завидев нас, бесшумно растворялась в нишах. Поскольку мы не вышли к машине, я понял, что Сталин живет сейчас не на даче, а в совей кремлевской квартире. Она находилась здесь же, в Кремле, в одном из старых кавалерских корпусов. Мы прошли через небольшой, заснеженный внутренний дворик, вошли в обычный, казалось бы, подъезд с единственным охранником у входа, и поднялись на второй этаж. Весь путь занял не более пяти минут. Этот переход из мира огромных, гулких кабинетов и залов в обыденность жилого дома, с его приглушенными звуками и запахами, был разительным. Здесь заканчивалась официальная власть и начиналась его личная, почти домашняя территория, куда были допущены лишь единицы.

— Вы пока, я слышал, почти «холостой», — неожиданно сказал он, искоса взглянув на меня. — Ваша жена все еще в больнице? Значит, дома вас никто не ждет. Можно и с таварищами посидеть, поговорить о том о сем.

Квартира Сталина не поражала роскошью. Просторная передняя, длинный коридор, несколько комнат с простой, но добротной мебелью. Забавно, но раньше это была квартира Бухарина: когда жена Сталина, Надежда Аллилуева, покончила с собой, они с Николаем Ивановичем обменялись квартирами — прежняя вызывала у Сталина плохие воспоминания.

В столовой, куда мы вошли, уже был накрыт длинный стол. На нем, в строгом порядке, стояли тарелки с холодной закуской — нарезанная рыба, мясо, соленья, грузинские сыры, зелень. Бутылки с водкой, коньяком и грузинскими винами.

Постепенно собрались и другие приглашенные — Молотов, Ворошилов, Микоян. Соратники шутили, подначивали друг друга, рассаживаясь за столом. Сталин вошел через другую дверь, когда все уже были в сборе. Он кивнул и сел во главе стола. В этот момент простая русская женщина в белом переднике, Валентина, которую все звали просто Валечкой, внесла две большие дымящиеся супницы — щи из свежей капусты и острый, густой харчо. Кроме нее, за весь вечер в столовой больше никто не появлялся. Каждый наливал себе сам, сам брал закуску. Обстановка была подчеркнуто неформальной: все шутили и болтали о совершенно неожиданных вещах.

Сталин налил себе в рюмку немного водки, выпил и, взяв бутылку «Хванчкары», начал понемногу, маленькими глотками, пить вино, иногда разбавляя его водой из графина. Он ел мало. Мало ели и остальные. Разговор был неторопливым. Сталин вспоминал о ссылке, о Туруханском крае, рассказывал какие-то байки из тюремной жизни. Я в основном молчал, понимая, что мое дело — слушать и запоминать. Это был не просто ужин. Это был ритуал, сложный спектакль, где у каждого была своя, строго определенная роль, и любая ошибка, любое неосторожное слово могло стать последним.

После общих разговоров, когда первая скованность немного спала, Сталин неожиданно повернулся ко мне.

— Ну что, таварищ Брэжнев. Вы пабедили на съезде, — в его голосе слышалась легкая ирония. — Доказали всем, что в тэхнике разбираетесь лучше военных. Но слова — это одно. А дела — другое. Я вам дал год на истребитель. Время идет. Как на сегодняшний день обстоят дела?

Сердце ухнуло, в голове лихорадочно закрутились мысли. Последние три недели, полностью поглощенные предсъездовской лихорадкой — бесконечными встречами с делегациями, подготовкой секции по промышленности, правкой той злополучной статьи для «Правды», — я почти не занимался истребителем. Контроль был ослаблен, вся текущая работа была переложена на плечи Яковлева и руководителей «департаментов». Последнее, что я от них слышал перед самым началом съезда, был короткий, полный сдержанного триумфа доклад Яковлева: полноразмерный деревянный макет будущего истребителя полностью готов. Он стоял в ангаре, идеальный в своих стремительных, хищных обводах, и ждал главного — всесторонних испытаний в аэродинамической трубе.

И именно здесь и была зарыта главная проблема, которую предсъездовская суета отодвинула на второй план. Продувать его было толком негде. Старые, деревянные трубы ЦАГИ были абсолютно бессильны. Они не могли дать нужной скорости потока, и любые их