На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников Страница 5

Кроме грамот нам выправляли подорожные, которые позволяли останавливаться на любых постоялых дворах по пути из Москвы до литовской границы и пить-есть за счёт казны, чем мы и пользовались всю дорогу. Вот только корчмарям из Рудни до моей подорожной дела нет, им серебро подавай. Серебра на дорогу пришлось ждать дольше всего. Не спешил царь Василий расставаться с ним, однако тянуть так сильно, чтобы это стало похоже на оскорбление не стал. Зенбулатов что ни день отправлялся в Большой приход[2] за деньгами и наконец, когда все грамоты были выправлены, вернулся оттуда с седельными сумками, набитыми серебром. Не так уж много, на самом деле, выдал мне царь, особенно если учесть, что задержаться в Литве мне, возможно, придётся надолго. Первые мрачные мысли о том, что я и до Вильно не доберусь, быстро развеялись, и разговоры с бывшими пленными ляхами, что ехали со мной, окончательно утвердили меня в ошибочности этого суждения.

Отбор и следствие по ляхам, которых я должен был сопровождать в Литву, заняли едва ли не больше времени, чем вся возня с грамотами и деньгами. По каждому вели отдельный розыск, расспрашивали его и других на предмет, служил он или нет второму самозванцу. При этом служба первому вору, свергнутому моим дядей, никого не интересовала. Слишком уж многие служили ему, даже мой царственный дядюшка да и сам князь Скопин, который был назначен великим мечником да и ещё бане с самозванцем первым мовником. Что уж говорить о ляхах, которых, положа руку на сердце, не так уж много было в свите фальшивого царевича Дмитрия, занявшего русский престол. А вот Тушинский, а после Калужский вор — другое дело. За службу ему пострадал Александр Зборовский, пленённый при Клушине, и гусары его хоругви, попавшие в плен в той же битве. Но что куда хуже вором был объявлен и взятый в плен после Московского побоища Ян Пётр Сапега, который был у второго самозванца гетманом и немало натворил дел на русской земле. Вот только казнить его царь Василий не спешил — слишком уж ценен он был, такими ценными людьми не разбрасываются. Это Зборовского, кто и на Родине-то не в большом почёте ходил из-за отца, обвинённого в предательстве и обезглавленного по приказу Яна Замойского и с согласия Стефана Батория, вполне можно было показательно казнить — воровская кровь же. С Яном Петром Сапегой, за которым маячила тень его могущественного старшего родича, так поступать было нельзя, особенно если царю нужен мир с Литвой. И потому судьбу воровского гетмана должен решить я на переговорах со Львом Сапегой.

По окончании розыска и отбора всех ляхов привели к клятве не воевать против Русского государства и взяли с них то самое письменное обязательство выплатить за себя выкуп. Подсчётом выкупа занимались дьяки всё того же Большого прихода на основе расспросных листов о богатстве того или иного шляхтича, что отправится со мной в Литву. Конечно же, это тоже заняло время.

Но я был даже рад этой задержке, ведь отправляться по осенней распутице не лучшее решение. Путешествие же наше может превратиться в настоящую пытку с раскисшими дорогами, застрявшими в грязи телегами и едва плетущимися лошадьми. Из-за проволочек выступили мы в конце октября, когда дожди прошли и первый ночной морозец посушил дороги. До снегов и перемены верховых и возков на сани ещё есть время, должны прежде успеть добраться до Вильно.

Хуже всего было одиночество. Среди слуг и дворян, служивших мне. Я тренировался на дворе в сабельной рубке с Зенбулатовым и другими детьми боярскими. Однако им далеко было до моих шведских учителей вроде Делагарди и Сомме. Вот в седле с крещённым татарином мне справляться было куда сложнее, верхом он выделывал такое, что только диву даёшься. Но когда ноги на земле стоят, Зенбулатов чувствовал себе не так уверенно и я легко побеждал его, благодаря росту и длине рук. Всё, что мог противопоставить мне шустрый татарин, я узнал и научился отбивать его контратаки, тут же атакуя сам, прежде чем он успевал отреагировать. Вообще, несмотря на выдающиеся габариты князь Скопин увальнем не был, и рубиться мог в том же бешенном темпе, что задавал с самого начала каждой схватки Зенбулатов.

Но даже он не был мне другом. Наше положение в обществе делало его подчинённым, оно было просто несопоставимо. Я — князь из Рюриковичей, Зенбулатов — крещённый татарин, русский помещик в первом поколении. Случись что он или в Касимов, а то и вовсе в Крым сбежит или в казаки подастся, и поминай его как звали. Был помещик — и как ни бывало никогда. Я ездил в гости к прежним своим воеводам. Князю Елецкому и Хованскому-Балу, навестил всё ещё оправлявшихся от ран, полученных при Клушине Мезецкого и Голицына. Всюду меня принимали как положено, кланялись, улыбались. Мы вспоминали «минувшие дни и битвы, где прежде рубились они», но не более того. Тень царёвом опалы и фактически ссылки в Литву висела надо мной, и каким бы радушным и тёплым ни был приём у былых боевых товарищем, кое с кем из них мы прошли от Можайска до Смоленска и после под самые стены Москвы, однако ни о каких настоящим теплоте и радушии и речи не было. А фальшь в разговорах с боевыми товарищами я чувствовал особенно остро. Не принёс удовлетворения и визит к князь Воротынскому. Мы переговорили, я даже пару раз не слишком скрываясь пригрозил князю, в чьём доме отравили меня по весне. Однако уверенности в том, что он поддержит меня в каких бы то ни было начинаниях не было. Совесть в князе, видимо, и не думала просыпаться, а вину за моё отравление он загнал поглубже и не давал ей выбираться наружу.

А вот к куме своей, княгине Екатерине Григорьевне Шуйской, урождённой Скуратовой, я заглянул лишь однажды. И напомнил о том долге, что у неё передо мной. Долге ценою в жизнь.

Мы сидели в её горнице, откуда Екатерина выгнала всех девок, хотя это и было верхом неприличия. Но мы крёстные родители, в глазах Господа это то же самое что настоящие, только без тени первородного греха, что висит над всеми нами, а потому можем и наедине остаться ненадолго. Урона репутации ни моей ни княгини Екатерины это не нанесёт, конечно, если