Потешный полк - Денис Старый Страница 5

Всё-таки Софья постаралась собраться с мыслями. Наверняка, она всё ещё думала о еде, хотя запахи уже постепенно рассеивались. Мысли её должны были наполнять и тревоги о том, почему я вообще имею право на неё кричать — и угрожать, а не угождать. Может быть, строила она теперь в уме планы, как пойдёт жаловаться боярам, что с ней неподобающим образом обращаются?

Ну так пусть пойдёт жаловаться! И тогда никакой сделки быть не может! Казнят Софью Алексеевну — и делу конец. Я же немного погорюю, что не все мои планы реализуются. Да и все… Помер «Максим» да и хрен с ним. Софья тут за Максима сойдет

— Если ты не являешь пред очи мои и бояр Хованского, а они не ведают, что он живой… — наконец-таки Софья догадалась, к чему я клоню. — Ты свою игру вести вздумал?

Впрочем, я только что хотел об этом ей сказать, рассчитывая на то, что она всё ещё недоумевает от происходящего. Но она проявляла немалую прыть в соображении.

— О чём же ты хочешь договориться со мной? — спросила тогда Софья Алексеевна.

А потом она вздрогнула от того, как резко я дважды хлопнул в ладоши.

Аннушка тут же принесла какао и сахарные крендельки.

— В твоём присутствии снедать не стану, — сглотнула слюну Софья, демонстративно отодвинув тарелку с крендельками. — Не гоже царевне с мужем за столом.

Я поднял бровь, но ничего не сказал.

«Так на это же и расчёт, царевна!» — вот что мог бы выкрикнуть я, но сдержался.

Ну, знамо дело, что царевна не будет, в присутствии какого-то холопа, как она, наверняка считает, пихать в себя сахарные крендельки. Она бы это сделала с превеликим удовольствием, но одна или же с Голицыным. Мало того, что я мужчина, а принятие пищи — это некий почти интимный ритуал. Так я же ещё и следователь, перед которым нужно держать фасон.

А теперь, когда уже под самым её носиком ароматы — глиняная кружка с какао, рядом душистые хлебные завитушки, посыпанные, казалось, небрежно порубленным тёмным сахаром…

— У меня есть вот это, — сказал я, придвинув Софье признательные показания Хованского, те самые, что недавно читал Василий Васильевич Голицын.

Софья Алексеевна, разве что иногда коротко косясь на душистые крендели, стала читать. По мере прочитанного, а читала царевна бегло, словно бы по диагонали, крендели и вовсе переставали волновать Софью Алексеевну. Наверное инстинкт самосохранения сильнее, чем тяга к чревоугодию. Ну да я еще не слышал, чтобы умирающий человек устрицами сердечный приступ заедал.

— Эти показания подтверждаются иными. Ведала ли ты, что одна из монахинь Новодевичьего монастыря слушала все твои встречи… — я придвинулся к столу, нахмурился. — ВСЕ, царевна. Разумеешь, какие еще встречи?

Она побледнела. Я же понял, что попал в точку. Софья теперь спрячет гордость, да она вовсе будет иной. Мой блеф вернулся сторицей.

Не было у меня никаких показаний никакой монахини. Хотя косвенно можно было предположить, чем именно занималась Софья Алексеевна, когда оставалась наедине с Василием Васильевичем Голицыным в келье Новодевичьего монастыря.

Мало того, что сам факт, что кто-то слышал и слушал любовные игры этих двух людей, друг с другом не венчанных — это уже позор на всю жизнь, от которого не отмоешься. Так ведь это ещё случилось в обители! Такой грех!..

Влюблённые люди — они такие… затейники. В в своих затеях могущие зайти куда и глубже! И тут абсолютно не важно, в какие времена. Ведь людям в любые эпохи присущи некоторые помутнения ума во время влюблённости. Когда тело и душа принадлежат любимому, до разума ли? Природа сильнее разума.

— Патриарх… сие ведает? — каким-то опустошённым тоном сказала Софья Алексеевна.

Её глаза будто бы потухли, она опустила взор в пол, и теперь больше походила на запутавшуюся молодую женщину, деву в беде, чем на властную царевну. В этот момент мне даже стало её несколько жаль.

Но всё же стоит ли жалеть ту, кто блудил, хотя должна была девицей в монастырь уже отправится, как и иные царевны из царского терема. Или забыть, что Софья инспирировала один из самых жёстких стрелецких бунтов в истории России? Ведь это восстание ещё до сих пор некоторым образом даёт отголоски в других городах.

Приходят сведения о возмущениях не то что городских казаков или стрельцов. Нет, даже иные, словно бы впитавшие в себя флюиды вольности и вседозволенности, дворяне на государевой службе начинают роптать.

Конечно, все они угомонятся, как только узнают, насколько жёстко был подавлен бунт в Москве. Сколько крови пролито, что сейчас в стольном граде хватает войск, чтобы подавить любое возмущение. Но определённый урон экономике и социальному укладу России это нанесёт.

Для меня главное, что меньше, чем в иной истории. И не было целых недель бесчинств на Москве, не были разорены чуть ли не все усадьбы боярские, да и не только. Потому в какой-то степени, но я уже и на экономику страны влияю.

— Софья Алексеевна, ты можешь попробовать спасти Василия Васильевича, как и некоторых иных из своих приспешников, — участливым голосом сказал я. — Я не желаю всех на плаху отправлять. Но все зависит от тебя.

— Как? — чуть ли не плача, спросила женщина.

Как переменилась эта женщина от одного намека на любовные утехи в Новодевичьем монастыре! Сколь же сильно довлеют над людьми традиции и нравственность, вера! Я всё же дожал саму Софью Алексеевну! И это было для меня победой.

— А как ты можешь спасти Василия Васильевича, я нынче тебе поведаю. И то нелегко. Сама ведать должна, что бояре, яко коршуны, вьются надо мной, — говорил я.

Она кивнула — мелко, потому что не отрывала от меня взгляда, буквально впилась глазами.

Всё, что я скажу ей, будет теперь сделано.

— Ну так слушай!..

И я начал пространную речь. Говорил об угрозах русскому государству. О последствиях любой смуты. Находил отклик в глазах царевны. А после перешел уже непосредственно к предложению.

— Ты мне, Софья Алексеевна, как на духу поведай, иначе не сложится у нас с тобой разговор. Видишь ли, что России-матушке нынче потребны новшества? — спросил я царевну.

— Сдаётся, ведаешь ты мой ответ, — сказала Софья.

Действительно мудрая женщина. Прозорливая, можно сказать, уже меня прочитала. Но это и хорошо: кое-что обо мне поняла и теперь станет учитывать. Видит, что я явно не глуп, и что не