Леонид. Время исканий - Виктор Коллингвуд Страница 3

— Харашо. Разбираться будэм. И разбэрэмся, — отчеканил он, и в этих словах прозвучала неотвратимость приговора. — А сейчас что дэлать? Пока мы ждем таварища Тухачевского, далажите, что вы предлагаете, чтобы закрыть эту… дыру. В нашей абароне. Нэмэдленно.

— В данный момент, товарищ Сталин, необходимо действовать по двум направлениям, — начал я, стараясь, чтобы мой ответ был таким же четким и структурированным, как чертеж на кульмане. — Первое — тактическое, для немедленного решения проблемы. Второе — стратегическое.

Я сделал короткую паузу, собираясь с мыслями под его тяжелым, немигающим взглядом.

— Тактическая задача — обеспечить наши заводы сырьем для производства уже освоенных баллиститных порохов. Раз мы больше не можем закупать централит в Германии, следует немедленно поручить Наркомвнешторгу проработать вопрос его закупок в других странах. Насколько мне известно, химическая промышленность хорошо развита, например, в Чехословакии. Возможно, есть и другие варианты. Это позволит нам не останавливать производство и выиграть время.

Сталин молчал, продолжая свое мерное хождение по ковру. Это был знак продолжать.

— Но это, товарищи, лишь временная мера. Затыкание дыр. Стратегическую проблему зависимости от импортных компонентов и нехватки пищевого сырья она не решает. Настоящее решение — это наш собственный дигликолевый порох. Как я уже сказал, с приходом к власти Гитлера купить эту технологию в Германии невозможно. Они не продадут нам то, что составляет основу их военной мощи.

Я вновь обвел взглядом застывшие лица членов Политбюро.

— Но если технологию нельзя купить по-хорошему… ее можно добыть другим способом!

Эти слова прозвучали в тишине кабинета особенно отчетливо. Я говорил о промышленном шпионаже.

— У нас есть организация, — продолжал я, тщательно подбирая слова, — на которую десятилетиями тратились огромные средства во имя грядущей мировой революции. Но пламя этой революции, как мы видим на примере той же Германии, горит все слабее. Я говорю о Коминтерне.

Легкий шорох прошел по залу. Критиковать Коминтерн, «штаб мировой революции», было не принято.

— Так может, пора заставить эту организацию приносить конкретную, осязаемую пользу Советскому государству? У Коминтерна разветвленная сеть идейных сторонников по всей Европе, в том числе и в Германии. Среди немецких коммунистов есть инженеры, химики, рабочие, которые имеют доступ к самым передовым заводам и лабораториям. Пусть Коминтерн, вместо печати листовок и организации провальных стачек, займется делом. Экономической и научно-технической разведкой.

Я видел, как в глазах Сталина возник огонек интереса. Эта идея была ему близка по духу — прагматичная, циничная и ориентированная на результат.

— Наши товарищи в Германии смогут добыть и чертежи, и образцы продукции, и технологические регламенты. Нужно только поставить правильную задачу и обеспечить всем необходимым, — заключил я. — Сейчас для этого очень хорошее время. Уверен, многие ученые после прихода к власти господина Гитлера начнут задумываться об эмиграции. Это прекрасный момент для того, чтобы сделать им интересные в финансовом и карьерном плане предложения….

В этот момент дверь отворилась, и на пороге появился Тухачевский. Высокий, подтянутый, с идеальной выправкой гвардейского офицера, он был чужеродным элементом среди коренастых, приземленных партийных функционеров. В его холодных, умных глазах не было и тени страха или подобострастия; аристократическая тонкость черт, прямой, почти надменный взгляд — все в нем говорило о человеке, привыкшем повелевать и не сомневавшемся в своей правоте.

Сталин прекратил свое хождение по кабинету и остановился.

— Таварищ Тухачевский, — произнес он, выпуская облако дыма. — Нам тут таварищ Брэжнев доложил об одной интэрэсной тэхнологии. Дигликолевый порох. Вы занимались этим вапросом. Пачему мы его не закупили у нэмцев, когда была такая вазможность?

Вопрос был задан ровным тоном, но для всех в зале он прозвучал как прямое обвинение. Тухачевский не дрогнул. Он лишь слегка склонил голову, как профессор, выслушивающий лепет нерадивого студента.

— Да, товарищ Сталин, я помню этот вопрос, — ответил он с безупречной дикцией, и в его голосе не было и намека на оправдание. — По данному предложению были проведены испытания образцов, и я лично вынес отрицательное заключение.

— Причина? — коротко бросил Сталин.

— Этот порох, при всех его достоинствах, имеет один серьезный недостаток для условий нашей страны. Он нестабилен при низких температурах. В сильные морозы его баллистические характеристики резко ухудшаются, энергия выстрела непредсказуемо падает.

Он говорил так уверенно и авторитетно, что на мгновение мне показалось, будто вопрос исчерпан. Технически обоснованный, неоспоримый факт. Но я не мог молчать.

— Но ведь это решаемая проблема, товарищ Тухачевский! — не выдержал я и, поднявшись, вмешался в разговор. Мой голос прозвучал резче, чем я того хотел. — Во-первых, это вопрос введения поправочных коэффициентов в таблицы стрельбы. Артиллеристы всегда вносят поправки на ветер, влажность и износ ствола. Точно так же можно ввести поправку и на температуру! Во-вторых, никто не предлагает полностью отказаться от баллиститных порохов! Их можно использовать в зимний период, создав необходимый запас! А дигликолевые — для всех остальных условий и для теплого времени года.

Тухачевский даже не удостоил меня полноценным ответом. Он лишь пожал обтянутыми сукном плечами и бросил с легким оттенком снисходительности:

— Нет уж, спасибо. Красной Армии не нужны суррогаты.

Меня захлестнула волна негодования. Суррогаты! Я смотрел на этого холеного, уверенного в своей теоретической правоте человека и мысленно кипел. Когда ты, будущий маршал, предлагаешь на случай войны ставить пушки на трактора «Коммунар», называя это «танкетками», — это для тебя не суррогат? Это — «вынужденное решение». А когда речь идет о независимости всей пороховой промышленности от импорта и пищевого сырья, он с барским пренебрежением говорит о суррогатах! Какое яркое лицемерие.

В кабинете повисла пауза, плотная, как пороховой дым после неудачного выстрела. Слово «суррогаты», брошенное Тухачевским с ледяным пренебрежением, казалось, заморозило сам воздух. Я видел, как на лицах некоторых наркомов отразилось замешательство: авторитет Тухачевского в этой сфере был непререкаем. Мало что понимавший в этом деле Ворошилов полностью отдал вопросы принятия на вооружение новой техники на своего заместителя, да что там говорить — сам Сталин ему разве что в рот не смотрел! Так что спорить сейчас с замнаркома о военной технике было все равно, что учить хирурга резать.

Только вот есть одно «но» — не мог я позволить ему похоронить важнейшую идею под могильной плитой своего высокомерия. Да и вообще, я очень много всего не мог ему позволить — слишком уж экстравагантные идеи продвигает он в области перспективного вооружения Красной Армии. Когда-нибудь они доведут его до цугундера,