Воронцов. Перезагрузка. Книга 4 - Ник Тарасов Страница 26

Семён почесал затылок, думая, потом кивнул:

— Есть у меня на примете мальчишка. Глаз у него острый, рука твёрдая, а главное — схватывает всё на лету. Я ему показал, как песок просеивать да смешивать, так он уже на следующий день сам справлялся не хуже меня.

— Ну и хорошо, — ответил я. — Тут тебе решать, тебе с ним работать. Я в твои дела не лезу, но результат чтоб был.

Семён довольно кивнул и отхлебнул пива. Но, видно, у него был ещё один вопрос, который не давал покоя.

— А что будем делать с глиной, с белой, которая остаётся после металла, когда его добываем? — спросил он, немного помявшись. — Добро пропадает, жалко.

Я улыбнулся. Действительно, после того, как я показал, как извлекать металл из красной глины, оставалась белая, почти фарфоровая масса. Я давно думал, как её использовать.

— А это уже, скорее всего, зимой займёмся, когда лесопилка станет, — ответил я ему. — Сейчас у нас других забот хватает — урожай собрать, дома для новых семей достроить, запасы на зиму сделать.

У самого же мысли уже крутились, как правильно выплавлять и делать формы для будущего фарфора. Конечно, до настоящего китайского нам далеко, но простые чашки да миски можно будет делать. А если глазурь освоим — так и вовсе красота выйдет.

Пиво тем временем подходило к концу, и разговор становился всё более оживлённым. Фома рассказывал какую-то байку про медведя, которого встретил в лесу, Илья хвастался новым ножом, что ему Петька сковал, Степан делился планами по расширению огородов.

Я слушал их, попивая пиво и думая о том, как изменилась моя жизнь за последнее время. Ещё недавно я был обычным человеком из двадцать первого века, а теперь — помещик, муж, хозяин… И, что удивительно, эта новая жизнь мне нравилась. Здесь всё было настоящим — и работа, и отдых, и отношения между людьми.

Когда стемнело окончательно, и на небе высыпали звёзды, яркие, как в планетарии, мы разошлись. Мужики отправились по домам — завтра рано вставать, работы много. Я же пошёл в дом, где меня ждала Машенька.

Она уже спала, укрывшись одеялом. Я осторожно лёг рядом, стараясь не разбудить её, но она всё равно проснулась, повернулась ко мне и сонно улыбнулась.

— Набеседовались? — спросила она тихо.

— Набеседовались, — кивнул я, целуя её в макушку. — Спи, моя хорошая.

Глава 10

На утро, проснувшись, не спешил вставать. Так приятно было лежать, когда Машенька положила голову мне на грудь, обнимая меня. Её мягкие волосы разметались по моему плечу, а тёплое дыхание едва ощутимо касалось кожи.

Как же хорошо все-таки в такие моменты. Утренняя тишина, спокойствие, и рядом — самый родной человек. В такие минуты мир словно замирает, позволяя насладиться каждой секундой уединения, каждым ударом двух сердец, бьющихся почти в унисон.

Но Машка видать почувствовала, что я не сплю. Она потянулась — как наша Бусинка, вот точно. Изогнулась, выгнув спину и вытянув руки над головой, точь-в-точь как наша кошка после долгого сна.

Я обнял её ещё крепче, вдыхая аромат волос и чего-то неуловимого её, Машиного, такого родного до боли.

— Ой, ты чего, Егорушка? — сонно прошептала она, поднимая на меня свои удивительные глаза.

— Люблю тебя, — просто ответил я, перебирая пальцами пряди её волос.

— И я тебя, — она улыбнулась той особенной улыбкой, которую приберегала только для меня, от которой у меня каждый раз что-то переворачивалось внутри.

Она поцеловала меня, я ответил. От этого поцелуя по телу разлилось тепло, постепенно перерастающее в жар, в желание, которое невозможно было сдержать.

Всё вокруг закружилось в вихре чувств и ощущений. Мир сузился до одной точки — там, где были мы двое. Её руки — нежные, но уверенные — скользили по моей спине, оставляя за собой дорожки мурашек. Мои пальцы запутались в её волосах, таких шелковистых и податливых. Наши дыхания смешались, стали одним на двоих, прерывистым и горячим.

Постель под нами сбилась в комок, но нам было всё равно. Машенька прильнула ко мне всем телом, такая тёплая, такая желанная. Я чувствовал, как бьётся её сердце — быстро-быстро, созвучно с моим. Солнечный луч, пробившийся сквозь ставни, осветил её лицо, и я на мгновение замер, поражённый её красотой — той естественной, утренней, без прикрас, самой настоящей.

Её глаза затуманились, веки полуприкрылись, а губы приоткрылись в беззвучном выдохе. Я целовал её шею, плечи, ключицы, спускаясь всё ниже, вдыхая запах её кожи, запоминая каждый изгиб её тела, хотя давно знал его наизусть. Она выгнулась навстречу моим прикосновениям, тихо постанывая, когда мои губы касались особенно чувствительных мест.

Время растворилось, перестало существовать. Остались только мы двое, наши тела, сплетённые в танце страсти, наши шёпоты и вздохи. Мы растворились друг в друге, став единым целым, две половинки одной души.

Когда всё закончилось, мы лежали, тяжело дыша, взмокшие и счастливые. Машенька положила голову мне на грудь, и я чувствовал, как быстро-быстро бьётся её сердце, постепенно замедляясь, возвращаясь к обычному ритму. Я гладил её по спинке, чувствуя под пальцами шелковистую кожу и выступающие позвонки.

В общем, утро у нас началось уже когда солнце высоко взошло над лесом. Мы ещё немного понежились в объятьях друг друга, не желая разрушать волшебство момента, не готовые отпустить этот миг и вернуться в реальность с его заботами и делами. Машенька водила пальцем по моей груди, рисуя какие-то одной ей понятные узоры, а я перебирал её волосы, наматывая локоны на палец и отпуская их.

— Нужно вставать, — наконец сказала она с лёгким вздохом. — Вся деревня уже проснулась, а я ещё даже завтрак не приготовила.

— Ещё пять минуток, — попросил я, не желая отпускать её из своих объятий.

Она улыбнулась, чмокнула меня в нос и всё-таки выскользнула из постели делать нам завтрак, а я ещё несколько минут повалялся в постели, наслаждаясь её запахом, оставшимся на подушке, и воспоминаниями о только что пережитой близости.

Когда я всё же выбрался из кровати, умылся и оделся, из кухни уже доносились аппетитные запахи. Машенька колдовала у печи, напевая что-то под нос. Её волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались непослушные пряди, а на щеках играл румянец то ли от жара плиты,