На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников Страница 22

— Но король Сигизмунд не пойдёт на мир с нами, — покачал головой я.

— Конечно, не пойдёт, — рассмеялся каштелян, — особенно после того щелчка по носу, что он получил от вас. Удирать сперва из-под Смоленска, милостиво отпущенный вами, вельможный князь, а после из-под Москвы, откуда он нёсся верхом несколько суток, будто татарин, меняя павших коней. Нет, мира от нашего величества не ждите.

— И всё же Литве не нужна ещё одна война с Москвой, — решительно заявил я. — Она окончательно разорит и ваши, и наши земли, а кто получит от неё выгоду? Один лишь Сигизмунд, быть может ещё коронные магнаты, но уж точно не вы, литовская магнатерия. Кто воевал с Инфлянтах?[3] — Я слышал это название Лифляндии, из-за которой Грозный царь сцепился сперва с дышавшим на ладан Ливонским орденом, а после с Литвой и Швецией, от Потоцкого. Он очень любил расписывать те войны, ведь их итогом стало не только поражение Московского царства, но и окончательное объединение Литвы с Польшей. — Литовской крови в ту землю пролилось не меньше русской, и уж точно куда больше, чем польской. Но кому они достались?

Ответ на этот вопрос озвучивать не требовалось. Что-то досталось шведам, а остальное перешло в Корону Польскую после Люблинской унии.

— О многом ты верно говоришь, вельможный князь, — согласился со мной Радзивилл, — да только слова твои не отменяют главного. Люблин связал нас по рукам и ногам. Не можем мы здесь в Литве перемирие с Москвой заключить.

— Тем паче сейчас, — подхватил каштелян, — когда наше величество в коронных землях разжигает пламя войны, которую сам считает праведной. И многие из шляхтичей слушают его. Прежде литовские магнаты ходили к вам в надежде сорвать куш, что с одним царевичем Дмитрием, что с другим. Теперь же Сигизмунд обращается прямо к той шляхте, кто саблей живёт, да так любит ею бряцать по делу и без. Прямо говорит в своих воззваниях в сенате, что литва-де не справилась, и надобно, как при Сигизмунде Августе и Батории показать Москве силу польского оружия.

— Вы так убеждаете меня, панове, что это невозможно, — невесело усмехнулся я, — как будто стоит мне отказаться, и вы тут же сообщите мне, что нужно сделать, чтобы мир между Московским царством и Литвой всё же установился.

— На бумаге, — осторожно, как и должно подходить к самому важному, проговорил виленский воевода, — мира быть не может. Однако мы начали разговор с того, что самое важное бумаге не доверишь, лишь словам.

— Слова — ветер, — пожал плечами я, — они ничего не стоят. Если литовские магнаты не готовы договориться о мире при моём посредстве, то мне лучше вернуться в Москву как можно скорее. Ведь как по весне просохнут дороги Сигизмунд двинет на нас армию.

— Он сделает это, — заметил каштелян, — даже если Литва не поддержит его. Даже если наши магнаты не пойдут с ним сами и не дадут свои денег на армию. Пускай бы и сам великий гетман остался бы в Вильно, как было, когда Сигизмунд пошёл на Смоленск. Если у нашего величества будет достаточно денег, то литовские войска ему и не нужны.

— Они и не нужны ему, — добавил воевода. — Наше величество протаскивает через сейм особый налог для Литвы, который заменит наших солдат в его армии.

— Но собрать его будет не так-то просто, — заявил я. — Кому-то же хочется расставаться со своим золотом.

— Сенат в Варшаве, — рассмеялся, правда без особой радости, Радзивилл, — а деньги платить Литве. Мы там никак не сможем отстоять свои интересы. После Люблина у нас слишком мало голосов в сенате.

— Так ведь и собирать деньги, — гнул свою линию я, — придётся здесь. И такие дела делаются обычно со скрипом.

— Не платить экстраординарный налог, — вздохнул каштелян, — это уже почти рокош. Если сильно затянем с выплатой, которую назначит сенат, нам останется только конфедерацию собирать.

А вот это уже серьёзно. Затевать гражданскую войну литовские магнаты вряд ли решатся. Как бы ни упал авторитет битого короля Сигизмунда, все здравомыслящие люди понимали, что война эта развернётся во всю ширь именно в Литве, окончательно разоряя её. И многие посчитают, что лучше уж расстаться с деньгами, нежели потерять всё. Ведь после такого король может и ещё один сейм собрать, где окончательно решит вопрос с литовской государственностью. Причём при самой горячей поддержке польской шляхты и магнатерии, жаждущей нажиться на чужом горе.

— Выходит, мне не стоит злоупотреблять вашим гостеприимством, панове, — заявил я. — Сегодня же начну готовиться в обратную дорогу.

— Стоит ли спешить? — удивил меня, как прежде Сапега, каштелян. — Отдохните с дороги, развлекитесь, в конце концов. Когда ещё будете у нас в гостях.

— Вы ведь не бывали на балу, не так ли? — поинтересовался у меня Радзивилл.

Вот тут-то я смог удивить его, хотя когда память князя Скопина подкинула мне этот факт, я был удивлён ничуть не меньше моих собеседников.

— Отчего же, — как можно небрежней бросил я, — был. Первый самозванец, усевшись на московский престол, во время свадебных торжеств устроил и бал, как он назвал его. Правда, плясать там никто из серьёзных людей не стал, это ж озорство, если не сказать хуже. Да и музыки такой никогда прежде слышать не доводилось.

— И всё же прошу вас, вельможный князь, — стоял на своём каштелян, — останьтесь хотя бы до Рождества и не откажите в любезности быть нашим гостем на балу в ратуше. Когда ещё его посетит московский князь. Ручаюсь, вы станете настоящим событием.

Быть кем-то вроде экзотического гостя у меня не было особого желания. Вот только Радзивилл присоединился к уговорам, и я не стал отказываться.

Вообще, что во время общения с Сапегой, что сейчас, мне казалось будто я на каких-то странных смотринах. Чувствовал себя женихом, которого выбирают родители девицы на выданье, а то и сразу нескольких, решая, достоин ли он чтобы засылать сватов, и какое дать за дочкой приданое. И чувство это мне совершенно не нравилось. Если дома меня просто отправляли туда, где я был нужен, в войско, чтобы бил врагов, или же в опалу, когда начали бояться, то здесь пытались играть со мной, что называется, в тёмную. Кому же такое понравиться может?

Но и оскорблять литовских магнатов резким отказом не стал. Тем более что до Рождества не так и долго — здесь ведь уже почти двадцать лет как календарь сдвинут вперёд на десять дней и все праздники наступают раньше.[4] Что-то крылось за их намёками, которыми весьма скупо потчевали меня что Сапега,