На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников Страница 21

— Благодарю вас и вашего дядюшку за предусмотрительность, — кивнул в ответ я, возвращаясь в сани.

Молодой Радзивилл же ловко, несмотря на габариты, запрыгнул в седло и дал своим людям знак ехать вперёд шагом.

Наверное, будь я как и остальные верхом, мы бы куда скорее добрались до ратушной площади. Однако сани, запряжённые тройкой пройти могли далеко не по всем улицам Вильно, прошлось ехать центральными, зато на город посмотрел. А поглядеть тут и в самом деле было на что.

На ратушной площади шёл не бойкий торг, время было ближе к вечеру и уставшие торговцы кое-где уже закрывали лавки, иные же, торговавшие с прилавков, скидывали цену, чтобы распродаться поскорее да и уйти в тепло. Все оборачивались на нашу весьма внушительную процессию. Два отряда вооружённых людей и сани, запряжённые тройкой, вряд ли часто увидишь на улицах Вильно. Я велел остановить сани перед ратушей и выбрался из них. Спешившийся Кшиштоф Радзивилл вместе Зенбулатовым почти сразу присоединились ко мне.

На ступенях величественного здания с готической островерхой крышей меня встречали два представительных шляхтича со свитой. Несмотря на богатство одежд выделить лидеров оказалось довольно просто. Они словно образовали центр невидимого круга, все остальные как будто концентрировались вокруг них, стояли ближе к тому из двух человек, к кому больше тяготели.

Тот, что старше годами, явно виленский воевода. Он напомнил мне кардинала Ришелье из многочисленных экранизаций романа Дюма. Та же седина в волосах, острая бородка клинышком, в которой тоже поблёскивают серебристые пряди. Одет он был в немецкое платье тёмных тонов с воротником-тарелкой, поверх же небрежно набросил на плечи тёплую епанчу, отороченную соболем с меховым воротником. Рядом с ним стоял виленский каштелян, второй человек в столице, одетый как будто нарочито в польском стиле — расшитый кунтуш с завязанными за спиной рукавами, широкие шальвары, заправленные в подбитые мехом сапоги, на голове вместо шляпы меховая шапочка с затейливым серебряным украшением, поблёскивающим камнями. Ну и конечно у воеводы на поясе висела длинная шпага, у каштеляна же сабля-карабела с характерной орлиной рукояткой.[1] Поверх кунтуша каштелян носил распахнутую на груди соболью шубу.

— Рады приветствовать вельможного князя на нашей земле, — первым обратился ко мне князь Радзивилл по прозвищу Сиротка. — Надеюсь, Господь уберёг вас и ваше путешествие было спокойным.

— Вашими молитвами, панове, — ответил я, кивнув обоим как равным. — Путь мой прошёл покойно и препятствием были лишь проливные дожди да размокшие дороги.

— Тогда пожалуйте к нам, — широким жестом указал себе за спину каштелян, — отобедаем чем бог послал.

— Радушию хозяев всегда рад, — кивнул я, поднимаясь по ступенькам.

Молодой Радзивилл последовал было за мной, однако воевода обернулся к нему и попросил:

— Кшиштоф, будь добр, проследи, чтобы людей вельможного князя устроили там, где условлено, — сказал он, — со всем удобством.

Тот в ответ стрельнул глазами из-под кустистых бровей, однако возразить старшему родичу, к тому же облечённому властью, не посмел.

— Конечно, дядюшка, — вынужденно кивнул он, — прослежу и устрою со всем удобством.

Со мной остался один только Зенбулатов, всё же князю совсем без свиты нельзя, однако я понимал, начнись заваруха, и всех моих людей окажется недостаточно. Мы сможем лишь подороже продать свои жизни, шансов вырваться из города у нас нет. Поэтому не так уж важно, отделят меня от моих дворян или нет.

Слуги вениками смели с наших сапог снег на чистом крыльце ратуши, и мы с Зенбулатовым направились следом за хозяевами внутрь.

Изнутри ратуша оказалась скорее деловым зданием, без особых украшений. Длинный коридор, двери, ведущие в отдельные помещения, и конечно большая зала, где собственно мы и собирались обедать. Кроме каштеляна с воеводой за стол сели лишь несколько шляхтичей, одетых кто на польский манер, кто, наоборот, на немецкий, примерно поровну. Зенбулатов не особенно выделялся среди первых, несмотря на татарские черты лица. Кое-кто из шляхтичей мог похвастаться почти такими же.

Первую здравицу воевода провозгласил в мою честь, после я ответил, почтив хозяев. Потом мы отдали должное пище. Аппетит у меня был отменный, никакая боязнь пиров после дороги в санях не мучила. Да и захотят отравить, что изменит мой страх — ровным счётом ничего. После, подкрепившись, мы выпили во здравие Сигизмунда Польского и царя Василия Шуйского, что я счёл добрым знаком. Ну а как обязательные тосты закончились, начались разговоры.

— С вами, верно, вельможный князь, и письма имеются, — зашёл издалека воевода. — Но ведь важнее всего, что люди говорят друг другу. Бумага лишь подтверждает сказанное.

— Либо то, что должно быть сказано, — добавил каштелян.

— Либо то, — усмехнулся я, — чего не было сказано никогда.

Оба собеседника вежливо улыбнулись моей не бог весть какой шутке, однако продолжали вежливо глядеть на меня.

— Что же вы хотели бы передать нам, — поняв, что я ничего говорить не буду пока, первым сдался каштелян, — от вашего царя?

— Московскому царству нужен мир с Литвой, — прямо ответил я, стараясь глядеть в глаза сразу обоим. — Прочное перемирие на несколько лет.

— Были бы в Крыму, — рассмеялся каштелян, — так могли бы потребовать богатых подарков в обмен на слова. Крымцы большие мастаки обещать всё, что угодно, хоть перемирие, хоть набег, хоть Луну с неба, только тащи им побольше.

— Но мы не в Крыму, а в Литве, — вздохнул Радзивилл, — и перемирия дать Москве не можем. С этим вам, вельможный князь, надо обратиться с пан гетману, графу Ходкевичу. Лишь он может дать вашему царю хотя бы обещание мира.

— Одно обещание? — удивился я.

— Не более, — согласно кивнул Радзивилл. — После Люблина Литва не вольна более в вопросах войны и мира. Лишь король может заключать перемирие, великие гетманы, как люди воинские, в силах только ходатайствовать перед королём в этом вопросе.

— Но прежде уже бывало так, что мы воевали лишь с Литвой, — припомнил я, — Польша оставалась в стороне.

— Всё верно, — снова кивнул с той постной миной Радзивилл, — однако так было до Люблинского сейма. Тогда действовала Кревская уния с её дополнениями, и Корона Польская с Великим княжеством Литовским были двумя разными государствами, просто управлялись одним человеком. Люблин же положил этому конец. Теперь государство у нас одно, мы зовём его Речь Посполитая,[2] и сами мы в Литве ничего не решаем без одобрения из Варшавы.

И столько было в голосе его горечи, что я понял — немолодой князь Радзивилл отчаянно тоскует по тем временам, когда у его Отчизны были собственные вольности, а не только те, что