Помещик - Михаил Шерр Страница 2

Грохот доносился со стороны двери. Она была изнутри комнаты закрыта какой-то палкой, просунутой в массивную ручку, и успешно противостояла бешеному напору с той стороны, который сопровождался каким-то дикими воплями.

Кричал явно взрослый мужчина и на русском языке. А вот что он вопил, разобрать было невозможно. Скорее всего, он вежливо просил отпереть дверь.

Я перевел взгляд опять на зеркало.

— Ну и рожа. Прямо-таки «лишний человек», — выдавил из себя, говорить было трудно, горло горело огнем.

Я щипнул себя за руку. Больно. Ударил кулаком по стене — тоже больно.

— Значит, не бред. Либо я сошёл с ума, либо…

Мысль повисла в воздухе.

«Однозначно я куда-то попал. Вариант раз, попадание в дурку. Это подсознание играет со мной злые шутки после того, как один из этих французских уродов приложил меня по голове? Нет, не похоже, по рассказам тех, кто там бывал, все немного не так. Антураж не тот, повесится там нереально, да и где пресловутые санитары? Вариант два. Переместился в прошлое? Но это же бред какой-то, какой, нафиг, провал в прошлое⁈ Но стоп — это неконструктивно. Я не в дурке, это точно, и единственной гипотезой действительно является перемещение во времени. Вот тебе и альтернативная история с путешествиями во времени. Вот тебе самая что ни на есть „попаданческая“ история, над чем я всегда смеялся. Как говорит один товарищ — доигрался, хрен на скрипке».

Палка, просунутая в ручку двери, наконец поддалась энергичному напору с той стороны и сломалась. Дверь распахнулась и в комнату влетел, вернее даже стремительно, как снаряд, ворвался коренастый мужик лет сорока, в поношенном кафтане и сапогах, которые явно видели лучшие дни.

— Барин! Да что ж вы такое удумали, да как можно, — заголосил он, размазываю кулаками слезы на своем лице.

Он говорил еще что-то по-русски, но каким-то архаичным языком, с оборотами, которые я помнил разве что из классической литературы и слабо понимал.

— Степан? — рискнул предположить я.

— Вы, барин, гляжу действительно немного того, даже меня не узнаете! Конечно Степан, ваш лакей! Я же говорил дохтуру — молодой барин не в себе после того письма! Вешаться! Да как вы могли! Барин! Да что ж вы творите!

— Всё, хватит орать, как видишь, не получилось, — просипел я.

Слуга мгновенно замер с открытым ртом. Видимо, его «молодой барин» никогда не отличался чувством юмора.

Пауза несколько затянулась, и я решил, что события желательно немного форсировать.

— Ты, Степан, думается мне, хотел что-то сказать?

— Хотел, барин, хотел… Родители ваши только преставились, а вы уже в петлю полезли.

— Преставились? — я нарочно сделал глупое лицо.

— В мир иной отошли, барин! Батюшка с матушкой! Господь прибрал в один день, как известие пришло, что братья ваши старшие на Кавказе костьми легли. Имение заложено, а вы тут… — он махнул рукой в сторону оборванной веревки.

В этот момент в голове что-то щёлкнуло.

Воспоминания. Не мои. Его.

При слове «батюшка» в голове всплыл образ пожилого седого как лунь мужчины с такими же седыми бакенбардами и добрыми глазами. «Матушка» — полная женщина в чёрном платье, всегда пахнувшая какими-то травами. «Братья» — два, похожих друг на друга, молодых офицеров в военной форме.

«Имение» — и я вдруг ясно представил большой деревянный дом, сад, конюшни…

И вдруг в голове всплыло слово: «Долги».

Еще слегка пошатываясь я вернулся к раковине с умывальником и начал раздеваться. Степан хотел помочь, но я оттолкнул его.

— Принеси мыло, расческу, полотенце и свежее белье.

Содрав сапоги, бросил их в руки Степана.

— Почисти, — краем глаза я увидел очередное изумление своего лакея. Похоже мои действия были ему также непривычны, как и предыдущие речи.

Вспомнив свои армейские годы, когда приходилось с голым торсом мыться холодной водой, например, после утренней физзарядки, я, фыркая как морж, помылся с головы до пят.

Степан дважды добавлял в умывальник воду. Лакей он наверное расторопный, так как принесенная им вода была уже теплой.

Помывшись и вырядившись в чистое, я почувствовал себя намного лучше, даже шея начала болеть намного меньше. Степан принес какой-то шейный платок и он успешно скрыл красный след на шеи.

Причесавшись, я еще раз принялся разглядывать себя в зеркале.

На этот раз увиденное мне почти понравилось.

Из зеркала на меня смотрел молодой человек, я немного напрягся вспоминая, двадцати двух лет. Худощавый, немного бледный, с правильными, даже красивыми чертами лица. Длинные, закрывающие уши светло-русые волосы, серые глаза, тонкие усики над верхней губой и небольшая бородка клинышком. Вполне симпатичный малый, если честно. Да, надо привыкать к себе новому.

Чистые новые носки приятно ласкали ноги, и даже не хотелось одевать сапоги.

«А Степан молодец, шустрый мужичок. Вон как успел начистить сапоги, блестят так, что можно в них и посмотреться», — подумал я, натягивая сапоги.

Степан умчался приводить в порядок жилетку и сюртук, а я подошел к столу и взял верхнюю бумагу, исписанную немного корявым и явно дрожащим почерком.

С дореволюционной орфографией я был немного знаком и без особого труда начал читать:

«Мир жесток и несправедлив. Я, Александр Георгиевич Нестеров…» и дальше предсмертное идиотское бла-бла гения, непонятого человечеством.

Степан молодец, успел принести подсвечник с тремя зажженными свечами и что-то типа большой пепельницы. Я без колебаний сжег в ней эту чушь. То, что в этом мире меня зовут также, как в покинутом, мною было воспринято совершенно спокойно и даже как само собой разумеющееся.

После этого я взял в руки письмо, полученное накануне. Его автор, некий Семен Иванович, в памяти тут же всплыло, что это управляющий имением, сообщал «милостивому государю Александру Георгиевичу», то есть мне, что мои родители — батюшка Георгий Петрович и матушка Мария Васильевна — скоропостижно скончались в один день, получив известия о гибели на Кавказе старших сыновей Петра и Василия. И поэтому мне надлежит срочно вернуться в Россию.

А ниже было обстоятельное дополнение, написанное рукой старшего брата матушки Алексея Васильевича. Его имение было в соседнем уезде и он взялся подготовить все дела для моего вступления в наследство.

То, что он написал тянуло не на дела, а на поганенькие делишки.

Имение Нестеровых так себе: одна деревня Сосновка, деревянный господский дом, четыреста десятин пахотной земли и около ста крепостных душ мужского пола. Жить, не тужить, в принципе можно. Но есть одно «но». Долги.

Имение, как полагается у большинства нынешних