Печать Мары: Пламя. Книга I - Дарья и Алексей Домбровские Страница 16

Недовольная Анна хотела крикнуть что-то мужу вдогонку, но махнула рукой и оглянулась на неподвижно стоящего Савелия. Тот сделал движение в направлении к ней. Но Анна подхватила подол тяжелого зимнего сарафана и побежала догонять семью. Она пробежала мимо мужчины, быстро перебирая ногами в небольших вышитых валенках.

— Николка, Настя… Подождите!

* * *

Василь приехал вместе с Силиным в Устюжну. Но он не стал бродить вместе с его семейством по шумной праздничной толчее. Еще на подходе к масленичному гульбищу он уловил знакомый до боли аромат. Пьянящий запах меда и душистого пива. Гжанец. Горячее пиво со специями. Тепло, уют, долгие посиделки в сельской господе, позабытые уже лица родных и друзей… Дом… Родина.

Наскоро простившись с Силиным, Василь заспешил на запах. Протолкнувшись через веселую и хмельную толпу, подошел к небольшой палатке, где краснощекая крепкая девка щедро разливала из парящего котла ароматный напиток по глиняным кружкам. Не торгуясь и не охая на высокую цену, Василь отсчитал девке 5 копеек. Получив свою долю жидкого «хлеба», отошел в сторону. Окунул нос в клубившийся на морозе пар. Первое, еще легкое разочарование кольнуло сердце. Нет. Не то. Запах был другой, непривычный. Осторожно, чтобы не обжечься, отхлебнул немного тягучей, темной жадности. Тепло, сдобренное специями, разлилось по небу, потом — приятной, теплой волной пошло внутрь. Василь даже закрыл глаза от удовольствия. И хотя питное пиво на гжанец было похоже весьма отдаленно, Василь быстро прикончил первую кружку и заспешил за второй.

Эту он уже пил не спеша, роскошествуя над каждым глотком. Жмурился, как кот на яркое солнце, только что не урчал от удовольствия. Пока кто-то не окликнул его по имени.

— Василь! Василь!

Литвин нехотя обернулся на голос. Рядом с ним стоял улыбающийся мужичок. Тот самый любопытный староста из Омутишь, который так живо интересовался заграничным житьем на застолье у Силина. Дождавшись, когда литвин обратит на него внимание, старик раскрыл объятия:

— Здорово-о-о, Василюшка!

От старосты густо пахло чесноком и перегаром. Василь пробовал отстраниться, но не вышло. Старик крепко, как родного, прижал его к пропахшему дымом тулупу. С трудом Василь высвободился из пьяных объятий и с грустью посмотрел на пролитое в снег пиво. Староста перехватил его взгляд и, махнув рукой в сторону палатки, бросил:

— Угощаю!

Правда, услышав, сколько стоит напиток, его пыл немного поугас. Но, увидев усмешку, мелькнувшую в глазах литвина, староста решил не ударить в грязь — или, вернее, в снег — лицом и идти до конца. Гулять — так гулять! Поняв, что от старика ему не отделаться, Василь смиренно принял из его рук свою кружку и приготовился к новой порции расспросов.

Но тут на гульбище показались сани. На них, прямо за возницей, стояла Масленица. Кукла, возвышаясь над толпой, смотрела на народ широко раскрытыми, нарисованными углем глазами. Ее скрученное из сухой соломы тело казалось живым. Множество тряпичных лоскутов и ярких лент, которыми она была украшена, шевелились на ветру. Голову украшал повязанный по-бабьи платок, а над ним — венец из прутьев и засушенных трав. Рот, вычерченный углем, как и глаза, улыбался. Но улыбка эта показалась Василю не веселой, а угрожающей. Руки из прутьев и соломенных жгутов раскидывались в стороны, будто приглашая всех к пляске, к веселью… или к прощанию. Зима — хозяйка холода и мрака — уходила в прошлое.

— А! Лепота! — староста по-панибратски хлопнул Василя по плечу. — Нет у вас там, в Литве, такого! А? Ну нет же!

— Почему нет, есть.

— Как? — старик удивленно захлопал глазами. — И Масленица есть?

— Есть. Из соломы так же делают. И хороводы водят. Только не сейчас, а на Купалу.

— На Купалу, — староста разочарованно протянул слова. — Чудно, правда. А что на Купалу-то? Зима-то уж кончится. Что жечь-то ее? К чему?

— Так и не жгут.

— Это как?

Василь улыбнулся, глядя, как захлопали от удивления глаза старосты.

— Да просто. Топят ее! Относят на речку и топят!

Старик был так удивлен, что не нашелся, что сразу сказать. А когда собрался с мыслями и отрыл было рот, около телеги высокий бабий голос затянул:

— Прощай, Масленица, прощай, весёлушка,

На тот год приезжай, наша душенька!

Сани сдвинулись с места. Ленты и лоскуты пришли в движение. Казалось, Масленица махнула рукой, призывая всех за собой.

* * *

Толпа, бежавшая за санями, растянулась, двигаясь вдоль берега в направлении большого костра, который запалили правобережные недалеко от Соборной горки.

— Гори, гори ясно, чтобы не погасло,

Чтобы все метели разом улетели!

Чтобы птички пели, травки зеленели,

Небеса синели и колосья зрели!

Чтобы все невзгоды, холод, непогоды,

Зимние морозы, неудачи, слезы –

Пусть они сгорают, к солнцу улетают!

Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

Сани с Масленицей были уже совсем рядом с костром, как вдруг среди ясного дня налетел мощный снежный вихрь. Возницу, сани, куклу и костер вмиг заволокло белой мглой. Испуганные кони понесли, возница отчаянно попытался, если не остановить, то по крайней мере замедлить движение саней. Сани неслись на толпу, которая растянутой вереницей сопровождала Масленицу. Люди бросились врассыпную. Николка на мгновение замер, а потом, схватив на руки испуганную Настю, бросился в сторону. Сани пронеслись совсем близко, обдав их волной снежной пыли.

В какой-то момент показалось, что возница справился, но не тут-то было. Сани накренились вначале на один бок, потом на другой, их мотануло, крутануло. Дуги не выдержали и с громким, как выстрел, треском лопнули. Кони выскочили из снежного вихря и понеслись по белоснежной глади реки.

…Вихрь пропал так же внезапно, как и налетел. Люди, молчаливо замершие в отдалении, бросились к перевернутым саням. Силин подбежал одним из первых. От Масленицы не осталось и соломенного пучка. Возница лежал, зарывшись лицом в снег и широко раскинув руки. Пальцы его то сжимались, то разжимались, сгребая окровавленный снег. Николка быстро перевернул его на спину. Грудь мужчины поначалу тяжело вздымалась. Потом дыхание резко остановилось, глаза начали закатываться, на губах появилась кровавая пена. Николка рванул кафтан на груди возницы, да так, что пуговицы разлетелись в стороны. Прижал ухо к груди. Сердце не билось. Вдруг возница схватил одной рукой Николку за плечо, подтянулся поближе к нему и громко, надрывно, надтреснувшим голосом крикнул ему в самое ухо:

— Мара идет! Мара…

Возница тут же рухнул на снег, как будто жизнь ушла из него вместе с этим его последним криком. Николка Силин поначалу отпрянул от умирающего, а потом закрыл его глаза и огляделся по