Пресвитерианцы. Четвертый берег - Василий Кленин Страница 11

Потом были маленькие острова, где Флот и Армия встали на отдых. Ну, хорошо. Месяц-полтора — это понятно. Однако, генерал зачем-то ввязался в местные африканские склоки между пустынными кочевниками и черными жителями речной страны.

«Мой генерал, а твоя дева точно еще жива?».

«Жива. Я чувствую».

«Успеем ли мы ей помочь?».

«Конечно! Нам осталось всего-то пять тысяч ли».

Всего-то.

А потом они неслись по морю, как угорелые. Потом была совершенно неосторожная высадка в устье местной речки Сены. Генерал напрочь изменил себе, своей грамотности и осторожности. Бросил войско вперед, в неизвестность; гнал его; рассеивал между бесконечными замками Нормандии. Виду, опять же, не подавал. Но Гванук понимал — сиятельному не по себе.

«Она точно еще жива?».

«Да не каркай ты под руку!» — только рявкнул в ответ генерал Ли.

Он даже хотел повести войско на штурм в ночь. На незнакомый город! Не зная сил защитников! По счастью, бригадиры и полковники не допустили этого, остановили главнокомандующего, заверив, что уже на рассвете стены будут заняты. В итоге, Руан взяли грамотно, почти без потерь. Хотя, местные воины многих успели впечатлить.

А потом — мрачная башня, темная винтовая лестница, грязная камера.

И она.

Гванук так много думал о божественной деве, что разочарованно фыркнул. Рослая грязная баба с грубыми европейскими чертами лица. Одета в дурацкую мужскую одежду: отдельные штанины подвязаны к поясу, короткая куртка даже толком не прикрывает зад. Удивительно, но мужская одежда у французов лучше показывает фигуру, нежели женская. Из последних сил измученная дева встала — и Гванук остро почувствовал, что она встала, чтобы умереть.

«Дай бог каждому встретить свою смерть так» — подумал он.

Она не просто не боялась. Она вставала, чтобы вступить со смертью в бой. Бессмысленный, обреченный — но Жанна и не думала из-за этого отступать. Бригадир О поймал ее взгляд — и в тот же миг осознал слова сиятельного «она вела к победе только словом и сердцем». Раньше для Гванука это были лишь громкие слова, но теперь…

В это время генерал рассказал деве, что они пришли ее спасти — и та вдруг обессиленно поползла вниз по стене. Жанна была готова к последнему бою, но не к спасению. Гванук, не раздумывая кинулся к ней. Эта женщина не должна быть слабой! Он хотел поддержать ее, дать ей своей силы — только бы божественная дева стала прежней.

…Гванук, находясь под впечатлением от свежих воспоминаний, жадно глотнул из кубка. Резко вспомнил, какой гадостью его здесь поят — выплюнул, не сдержавшись… И ненароком попал в местного священника в рясе.

— Черт… Извини, парень… А я ж тебя знаю!

Щуплый молоденький жрец с выбритой макушкой, окруженной пушком на диво светлых волос — это был тот самый Пьер Кошон. Не злыдня епископ, судивший Жанну, а его полный тезка (бывают же совпадения), служивший писарем. Этот Пьер был одним из немногих, кто пал на колени, когда во двор замка вывели обессиленную деву Жанну. Генерал Ли приказал освободить этих людей и принять на службу Орлеанской Деве. Сразу еще десятка три бухнулись на колени… но их всё равно отвели в темницу.

— Что вы, Ваша Светлость! — испуганно улыбнулся Пьер. — Какие могут быть извинения…

— Светлость? — усмехнулся Гванук. — Посмотри на нас. Это ты — светлость.

Понимали они друг друга с трудом. Удивительное дело: тайный язык Армии оказался тем самым языком, на котором говорят французы — лангедойлем. Только каждое слово они говорят немного неправильно. Но Гванук точно расслышал что-то про «светлое». Сравнил свои волосы и кожу с пьеровыми — будто, выстиранными сто лишних раз. И пошутил. А тот перепугался!

— О нет! — замахал руками жречёнок. — Я простой слуга Господа. А вы — по меньшей мере, герцог. Я видел — вы ближайший соратник Генерала Луи.

Про герцогов и прочие местные чины Гванук знал. Сиятельный в дороге подробно объяснял. Бригадир О улыбнулся себе — маленькому мальчишке в обносках, нанятому палубным служкой.

— Я родился слугой, Пьер Кошон. Нищим слугой. Сыном слуг, внуком слуг.

И юноша пристально присмотрелся к французику. Он помнил, как менялось выражение лиц цейлонских раджей. Помнил, как трудно было перенести это разочарование и брезгливость в их глазах. Но тощенький жрец его удивил. Его физиономия совершенно искренне выдала зависть и восхищение. Жреца не сильно волновало прошлое бригадира О. Он оценил, чего смог добиться вчерашний слуга.

«Что ж, эта Европа не совсем ужасна».

— Ваша Светлость! — Пьер всё равно решил считать Гванука герцогом. — Не могли бы вы рассказать мне о стране Пресвитерианцев? Насколько она близка к Царству Иоанна?

— Страна? — «герцог» зашелся в смехе. В Армии Старого Владыки были представители десятков народов. Чосонцы, ниппонцы и жители империи Мин; пуюма, пайвань, сирайя и другие племена Тайваня; акинавцы, лусонцы (но этих совсем мало); оранг лауты, мелайю и разнообразные оранг асли — с сингапурских времен; тамилы Цейлона, марена Мадагаскара. Даже из недавнего набега на Мали к Армии прибились две сотни черных, как просмоленное днище корабля, жителей Нигера. Последние еще совсем дикие, тайный язык толком не выучили, дисциплиной прониклись еле-еле.

Зато остальные… Это единая машина из тысяч идеально обработанных деталей, которые собирались более десяти лет, ради…

«Ради того, чтобы спасти деву Жанну» — Гванук изумленно вскинул брови, подивившись итогу собственных мыслей. Неужели всё!.. Вся его настоящая жизнь (и тысячи других!) — для этого?

— Лучше расскажи мне, Пьер, про Орлеанскую Деву.

— Она, — священник вскинулся живо, но осекся, задумавшись. И прошептал, по привычке оглядываясь. — Она — святая. Чудом было ее явление. Всё погрузилось в хаос. Англичане были непобедимы. Как не служить таким? Да нас и не спрашивали. А потом вдруг пошли слухи, истории. Англичан бьют! Снова, снова! Потом дофина короновали. И всё она. До нее — глухая ночь, а с ней — рассвет…

— Недолгий вышел рассвет, — перебил Кошона Гванук.

— Да, — голосок писаря потух. — Вы можете не поверить мне, Ваша Светлость, но мне так жалко было Жанну д’Арк! Уж столько она натерпелась! Пытать ее не пытали, но… Я, знаете ли, вожу дружбу с братом Гильомом Маншоном, а тот протоколы заседаний вел. Так он право слезы лил, мне всё пересказывая. Как мучили ее, морили голодом и