Американская история любви. Рискнуть всем ради возможности быть вместе - Илион Ву Страница 33

Однако настали душные августовские ночи 1842 года, и толпа попыталась (не впервые) разгромить дом Первиса. Это произошло после парада в честь освобождения Вест-Индии – этот праздник в честь запрета рабства в британской Вест-Индии проводился ежегодно. Первис возвращался домой после лекции о запрете рабства, и вдруг он увидел, как к нему в ужасе бежит гувернантка-англичанка. Она предупредила, что погромщики его ищут. Первис на всю жизнь запомнил бессонную ночь, проведенную у дверей собственного дома с ружьем на коленях. Он был готов защищать жену и детей и собственный дом. Первого, кто попытался бы взломать дверь, не задумываясь, застрелил бы.

Семья в ту ночь уцелела, но так повезло не всем. Погромщики избивали взрослых и детей. Церковь и молитвенный дом сожгли. Первис был в отчаянии. Самым ужасным стала не жестокость толпы, а «апатия и бесчеловечность всего общества»[253]. Другу он говорил: «После самых болезненных и глубоких раздумий… я убедился в нашей полной и абсолютной ничтожности в глазах общества». Когда сам шериф предупредил, что не сможет обеспечить им безопасность, Первис принял решение увезти семью из города.

Первисы поселились в Байберри, в 30 километрах к северу от Филадельфии. Он купил уютный дом вдали от дороги, напротив молитвенного дома квакеров. Однако чернокожей семье в маленьком городке пришлось нелегко. Даже квакеры выделяли в молитвенных домах специальные «цветные» скамьи и не всегда встречали новоприбывших по-дружески. Однако Первис и здесь продолжил свой крестовый поход – на сей раз в отдалении от города, чтобы не подвергать опасности семью.

Он был настоящим борцом за гражданские права[254]: поддерживал требование справедливости, кто бы его ни высказывал – негры, индейцы, ирландцы, женщины. Его собственный круг был самым широким. Он трудился вместе с белыми аболиционистами и приветствовал активное участие женщин. Хотя прошлый год и подверг его идеализм суровому испытанию. На момент появления Крафтов у Первиса были все основания для депрессии, а то и настоящего отчаяния. Он вел сразу несколько битв: против дискриминации в школах и за право голоса (когда-то состоятельные чернокожие обладали в Пенсильвании таким правом, а затем ситуация изменилась). И боролся даже в своей церкви. 1848 год стал поворотным. Его вера в межрасовое сотрудничество пошатнулась, и Первис начал склоняться к более тесному сотрудничеству с чернокожими активистами, хотя всю жизнь посвятил защите прав человека в широком смысле слова.

Судьба Крафтов нашла у Первиса самый живой отклик: как блестяще молодая пара перевернула расовые и гендерные категории в собственную пользу. В то же время супруги явно доказывали необходимость радикальных действий, чего жаждала и душа Первиса.

К его дому Уильям и Эллен отправились в экипаже. По дороге они проезжали молитвенный дом и школу квакеров, а также большой дом, построенный Первисом для проведения собраний против рабства, – реинкарнацию сгоревшего в Филадельфии Пенсильвания-холла.

Высокие ворота распахнулись: они прибыли в дом Первисов. Скользя по непривычному для себя снегу, Крафты прошли мимо каретного сарая, амбара и ледника к трехэтажному особняку с красивым портиком. Дом окружали заснеженные плодовые деревья. Повсюду раскинулись замерзшие сады. Вдали виднелись конюшни, где Первис держал превосходных лошадей и скрещивал их с лучшими местными конями. Стены конюшен надежно защищали лошадей от зимних морозов.

В Хармони-холл (так назывался особняк) Крафтов встретили члены семьи Первиса: его жена Гарриет, основательница филадельфийского женского общества по борьбе с рабством, и их семеро детей, – старшему было шестнадцать, он собирался в колледж, а младший только начинал ходить[255]. За ними присматривала белая гувернантка, англичанка Джорджиана Брюс. Ее пригласили обучать младших детей, но потом пришлось взяться и за старших сыновей, поскольку их исключили из школы из-за дискриминации.

Недаром дом Первисов назывался домом гармонии. Здесь было уютно и тепло. В гостиной пылал огромный камин. Из просторного холла наверх вела красивая широкая лестница. Особняк был совершенно типичным – большая гостиная, столовая и кухня располагались на первом этаже, а спальни наверху. Однако присутствовала одна особенность: в подвале было оборудовано тайное убежище для гостей вроде Уильяма и Эллен.

Столовая Хармони-холл могла бы стать идеальным местом для рождественского ужина, если бы Крафты не побоялись остаться наверху. За закрытыми шторами и ставнями они вместе с хозяевами уселись за длинный стол, на котором в теплом свете свечей поблескивало столовое серебро и фарфор. Великолепный ужин был приготовлен руками свободных людей. Первисы не только сами выращивали отличный урожай, но еще и поддерживали Свободную ассоциацию цветных производителей, поставлявшую продукты, произведенные без использования рабского труда.

Из-за стола Крафты могли видеть две чудесные картины кисти Натаниэля Джослина[256]. Одна представляла собой портрет Сенгбе Пье, известного также под именем Джозефа Синке, возглавившего в 1839 году восстание рабов на корабле «Амистад» (о нем, описывая Уильяма, упоминал по меньшей мере один наблюдатель). Сенгбе Пье похитили в Западной Африке, там же, где деда и бабушку Уильяма. Вместе с другими невольниками он сумел захватить корабль, но их перехватили близ берегов Америки. Африканцы потребовали освободить их и довели дело до Верховного суда, где их интересы успешно представлял Джон Квинси Адамс.

Первис заказал портрет Синке незадолго до последнего слушания, прекрасно осознавая, какое влияние процесс мог оказать на американское общество. После юридической победы африканцев он пригласил Синке в свой дом, где висел его портрет. Первис хотел выставить картину на ежегодной художественной выставке в Филадельфии, но ее не приняли: организаторы опасались вспышки насилия.

Зато на стене дома Первиса портрет обрел новую силу. Побывавший здесь беглец по имени Мэдисон Вашингтон на всю жизнь запомнил портрет борца-победителя в классической позе. Мэдисона похитили и вновь обратили в рабство, но картина продолжала его вдохновлять, и он организовал бунт рабов на американском корабле «Креол» – восстание увенчалось успехом.

Рядом с портретом Синке висела еще одна картина кисти Джослина. Если первая напоминала Крафту о трансатлантической истории борьбы рабов за свободу, то вторая живописала межрасовое будущее. Это портрет солидного мужчины в очках, с легким румянцем на щеках, выдававшим его состояние. С лица издателя газеты «Освободитель» Уильяма Ллойда Гаррисона эти очки сбили разъяренные погромщики, которые несколькими годами раньше протащили его по улицам Бостона, обвязав веревкой.

В отличие от тех, кто предлагал бороться с рабством путем колонизации, выплаты компенсаций рабовладельцам и постепенного освобождения рабов, Гаррисон разделял взгляды чернокожих активистов и требовал полного запрета рабства – немедленного, безотлагательного и без каких-либо выплат. Он заявлял: «Я буду