Будни старого психиатра. Байки о пациентах и не только - Доктор Иваныч Страница 22

– Он когда последний раз выпивал?

– Вчера. Он же каждый день винище пьёт по три литра. Но сейчас, правда, трезвый.

– А вообще давно пьёт?

– Давно, как из армии комиссовали, так и пьёт.

– А по какой причине комиссовали?

– Я точно не знаю, сказали, что с головой плохо.

– Со срочной службы комиссовали?

– Да, он, по-моему, месяца три отслужил.

– А после этого у психиатра лечился?

– Да, в семнадцатом году лежал.

– А с чем, не знаете?

– Ой, вроде какое-то органическое расстройство. Со мной врач беседовала, тоже всё про него расспрашивала. Она мне сказала, а я сейчас точно не вспомню.

– А он лечится, что-нибудь принимает?

– Нет, никогда и ничего.

– Он где-то работает?

– Сейчас нет, какой из него работник? А раньше плотником работал, потом дворником. Теперь я его содержу, кормлю и вино покупаю. А куда деваться, если он без него уже не может?

Больной в грязной клетчатой рубашке и трусах сидел на диване, откинувшись на спинку. Глаза его были закрыты, а лицо не выражало абсолютно никаких эмоций.

– Здравствуйте, Андрей Сергеич! – поприветствовал я его.

Он моментально открыл глаза и, не меняя маскообразности лица, громко воскликнул:

– А я вас знаю! Вы стоматолог очень известный, я ваши труды читал!

– Нет, Андрей Сергеич, мы «скорая помощь». Расскажите, что вас беспокоит?

– Да я уж лет сорок-пятьдесят сумасшедшим себя чувствую.

– А в чём это сумасшествие проявляется?

– Ну это не то, что сумасшествие, а как бы психанутость.

– Хорошо, а психанутость как проявляется?

– Иногда я могу не ответить на удар, а могу и покалечить ближнего своего. И даже не одного.

– Вам что-нибудь необычное видится, слышится?

– Видится иногда чуть-чуть, а слышится совсем слабо. Я научился закрываться от всего этого. Но раньше «голоса» меня сильно мучили.

– А у вас не было чувства, что «голоса» вами управляли?

– Нет, не управляли.

– А на внутренние органы действовали?

– Да, на сердце, на лёгкие. Тут я, кто это, хотя бы один раз слышал.

– Нам сказали, что в сентябре вы лежали в наркологии. Как вы туда попали?

– Мне померещились люди бабки Лизы с Шептальских островов. Появилось такое чувство нехорошее, что я русский разведчик. И вдруг меня вербуют и эвакуируют с островов. Это же измена Родине! А у нас измена Родине – это смерть!

– Андрей Сергеич, а чем вы обычно занимаетесь?

– Ну я эту квартиру держу как лабораторию, чтоб поесть, поспать.

– А кроме поесть и поспать, что вы ещё делаете?

– Стираю, готовлю. Ну а потом я же должен и на стенах нарисовать, и мебель передвинуть. Правильно?

– Ладно, а зачем вы сегодня собирались в магазин? Радиоактивную картошку менять?

– Да ничего я не менял. Я просто добавил к обычной мелкой картошке в мундире четыре жареных. Это по-профессорски.

– Ну что ж, Андрей Сергеич, поехали в больницу.

– А можно вопрос? Здесь вообще есть здоровые на голову? Тогда поехали. Пусть мне здесь не рады, об голову или об стену ударят. Поехали…

Никакой белой горячки у Андрея Сергеевича не было. Выставил я ему острое бредовое расстройство. Хотя, сказать по правде, нет здесь никакой остроты. Наоборот, имеет место конечная стадия эндогенного процесса, что выражается в распаде некогда систематизированного бреда. Да и не только бред, а в целом само мышление разрушено. Андрей Сергеевич может правильно сформулировать мысль только ценой сильнейшего напряжения. Но стоит только чуть расслабиться, как сразу же его заносит не туда. К сожалению, неизвестно, по какому именно заболеванию его признали негодным к военной службе. На мой взгляд, его болезнь – это шизофрения, с которой он один на один прожил всю жизнь, не получая никакого лечения. Дежурный врач стационара приняла Андрея Сергеевича крайне неохотно. Ведь она же прекрасно понимала, что не было здесь экстренности, он мог бы и планово госпитализироваться по направлению участкового психиатра. Но тем не менее всё же приняла. К сожалению, серьёзного положительного результата лечения ожидать не приходится. Ведь шизофренический дефект неизлечим.

Наконец-то обед разрешили. Иначе мы бы не просто есть, а вот прям-таки жрать захотели. Сперва в полицию сообщение передал, потом карточки сдал. Вот только не сразу получилось их сдать, потому что память меня подвела, зараза такая. В планшете на каждом вызове километраж проставил, а в карточках забыл. После этого есть обед пришлось быстро, не расслабляясь. Только начал пить чай, как вызов дали: перевозка из кардиодиспансера в травмпункт женщины тридцати семи лет. Были у неё травма руки с кровотечением и травма коленного сустава. А в примечании сказано, что это последствия падения из окна. Н-да, интригующий вызов. Больная пыталась убежать, что ли? Но в кардиодиспансере обычно лежат люди приличные, они почём зря в окна не сигают.

Когда мы вошли в приёмник, дежурный врач, кивнув на сидящую на кушетке женщину, сказала:

– Вот, наша санитарочка почти убилась. Мыла окно и упала. Ладонь чем-то разрезала и коленку то ли ушибла, то ли сломала. Да хорошо ещё, что этаж первый.

– А зачем, вообще, в дождь мыть окна? Какой в этом смысл? – спросил я.

– Ну я же не по своему желанию, – ответила пострадавшая. – Так старшая велела. Вы, говорит, обязаны соблюдать график генеральных уборок.

Повязку с кисти снимать не стали, чтоб лишний раз не тревожить рану. Левый коленный сустав был тоже перевязан, но это ничуть не помешало увидеть резкую отёчность. При этом подвижность в суставе почти полностью отсутствовала. Выставил я резаную рану правой кисти и под вопросом внутрисуставной перелом коленного сустава. После этого свезли мы её в травматологию.

Вот так своим самодурством руководство создаёт проблемы подчинённым. Да и не только им, но и себе. Ведь это, как ни крути, несчастный случай на производстве, который обязательно будет расследоваться. А какие наступят последствия, думаю, и без меня всем ясно.

Следующий вызов был к мужчине сорока пяти лет с травмой живота.

Крохотная комнатка в общежитии была неопрятной и неухоженной, являя собой этакую холостяцкую берлогу. Пострадавший, небритый и непричёсанный мужчина в спортивном костюме, обдавая нас ядрёным перегаром, рассказал:

– Мы с одним пацаном поспорили, что он мне пресс не пробьёт. Я напрячься как следует не успел, а он мне <вмочил> со всей дури. Не, ну так же нечестно, <нафига> так делать-то? Прикиньте, он теперь с меня пузырь требует, ну