Да будет свет... - Анатолий Федорович Дьяков Страница 16

что за летнюю кампанию на советско-германском фронте было взято в плен сорок четыре немецких генерала, что союзные войска наконец-таки пересекли границу Германии. Эти радостные вести обнадеживали, предвещали завершение опостылевшей войны. Но детство есть детство. Сообщения с фронтов были из мира взрослых, а меня обуревали чувства, которые, наверное, испытал в этом возрасте почти каждый нормальный человек.

Началась школьная жизнь со своими радостями и переживаниями. Моей первой учительницей в школе была Екатерина Яковлевна Нечипуренко. С ее именем связаны все мои первые впечатления от школы. Благодаря ее усилиям, мы врастали в новую обстановку, делали маленькие робкие шаги навстречу большой жизни. Помню тот неподдельный восторг, когда Екатерина Яковлевна учила нас читать, и мы с восторгом обнаруживали связь между предметом и словом. В напечатанных на страницах букваря буквах, сначала неподвижных и чужих, неожиданно появлялось что-то живое. Буквы делались выпуклыми, соединялись в единое целое, выдавая живущий в них смысл и обретая свою неповторимую индивидуальность.

Ученических принадлежностей не хватало: писали на всем, на чем только можно было. Праздничным казался день, когда двоюродная сестра Мария за пятьдесят рублей купила мне одну тетрадку с ярко белой, лощеной бумагой. А вот лицо своей первой учительницы я вспомнить не могу: расплывается оно в густом тумане времени. Хотя иногда сквозь тончайшую пелену забвения — в нужную минуту и при большом желании — удается разглядеть то, что кажется навсегда погребенным в глубине памяти. При Екатерине Яковлевне меня приняли в пионеры. Запомнилась минута, когда я произносил клятву пионера.

В 1945 году завершилась Великая Отечественная война, унесшая миллионы жизней. После долгожданной победы общественная атмосфера была пропитана ожиданием чего-то доброго, все были охвачены какими-то неопределенными надеждами, надеждами на ответную благодарность со стороны государства за подвиг народный, за нечеловеческие муки, за страдания. Наступило новое время: на земле воцарился мир. Правда, с каждым разом он стоил все дороже: в 1-ю мировую полегло десять миллионов, во 2-ю — пятьдесят. Стали возвращаться с фронта ставропольчане. Вернулся с войны и мой дядя, Николай Афанасьевич Дьяков. Из четырех родных братьев в живых остался он один. Как радовалась его дочь Люба! Вместе с ней радовался и я. Помню трофейную ручку с двумя наконечниками для карандаша и чернильного пера, которую он мне тогда подарил. Я тянулся к дяде, у меня теплилась надежда получить от него так не хватавшей мне отцовской мужской ласки. Но это так и осталось на всю жизнь несбывшейся мечтой.

Мужики принесли с собой в станицы какой-то новый, не местный воздух. Люди стали смелее говорить о вещах, о которых не могли ранее и помыслить. Но чувствовалась какая-то мучительная незавершенность события: на полях только что отгремевших битв лежало еще много незахороненных солдат. У страны не хватило воли совершить последний акт войны: предать земле прах убиенных, хотя в нашей истории были примеры более достойного поведения властей. А ведь воинская традиция говорит о другом — о заботливом отношении к павшим, и полководцы были в этом первым примером. Свидетельством такого отношения могут служить слова Александра Васильевича Суворова, сказанные им по окончании победно завершенного Рымникского сражения. Ему доложили: «Ваше сиятельство, турки разбиты, война окончена!» Он спросил: «А убитые захоронены?» — «Никак нет, не успели». — «До тех пор, — сказал в гневе Суворов, — пока не будет предан земле последний погибший в бою солдат, войну нельзя считать законченной!»

Что же мы видим сегодня? В местах боев на поверхности земли — до сих пор! — лежат забытыми, как свидетельствуют некоторые источники, около 250 тысяч защитников Родины. Если они безразличны официальной власти, то находятся так называемые «черные поисковики», коллекционеры-гробокопатели, которые роются в могилах и приспосабливают найденное для своих утилитарных целей.

В 1945 году я подхватил малярию. Меня трясло, как осиновый лист, я никак не мог согреться. Мама, обеспокоенная состоянием моего здоровья, отправила меня, больного, на лето к дяде, Николаю Афанасьевичу Дьякову, работавшему ветеринарным фельдшером в Среднем Куркужине. И вот — я снова в Куркужине. До сих пор не могу забыть буйную природу этого края: яркую белизну цветущих садов, запах шафрана и аромат налитых яблок. Я провел у дяди все лето, но лучше мне не стало.

В первой половине августа я упросил Николая Афанасьевича отправить меня домой. Стали ждать попутную оказию. И вот в Куркужин на осле, запряженном в тележку, приехал дядин тесть. Он согласился отвезти меня к маме.

За околицей Куркужина я соскочил с тележки, чтобы нарвать на горном склоне цветы. Но только я подумал забраться обратно, старик внезапно рассердился и заставил меня идти пешком. Пришлось мне топать с приступом малярии многие километры. Только лишь перед самой станицей он смилостивился и позволил мне расположиться в тележке. Получилась примерно такая же история, как с женой Ходжи Насреддина. Того, восседавшего на ишаке, спросили: «Ходжа, куда ты едешь?» — «Да, вот, жену в больницу везу». — «А где же твоя жена?» — «Идет сзади». — «А что у нее за спиной?» — «Мешок с домашним скарбом». Я с возмущением подумал тогда: «Бог его накажет!» И вскоре произошло невероятное. Примерно через два месяца тележку с этим человеком сбила проезжавшая машина. Старик погиб, а на ишаке не было ни одной царапины.

Я согласен с теми психологами, которые утверждают, что обиды, полученные в отрочестве, не забываются. Они, подобно зарубкам на деревьях, со временем покрываются рубцами, но совсем не зарастают никогда. Однако после вынужденного марш-броска я начал выздоравливать. Молодой организм победил, да и нельзя было долго хворать в эти годы, ставшие одной из страниц героической истории моей Родины. Истории, вобравшей в себя все события, случившиеся в жизни народа, а не только те, что приятны для воспоминаний или удобны официальным инстанциям. «Наша страна за победу над фашизмом заплатила особенно высокую цену, — подчеркнул чрезвычайный и полномочный посол России в Германии Владимир Владимирович Котенев, отвечая 8 мая 2005 года на вопросы редакции «Deutsche Welle», — 27 миллионов погибших, из них 18 миллионов — мирные жители, 33 тысячи сожженных дотла городов и сел».

В районах РСФСР, подвергшихся немецкой оккупации, по официальным данным, было уничтожено около миллиона жилых домов, 850 тысяч колхозных хозяйственных построек, 22 700 сельских школ, 9500 больниц, амбулаторий, детских садов, а также много других хозяйственных и культурно-бытовых зданий. За годы Второй мировой войны в СССР было разрушено более 60 крупных электростанций общей мощностью более 5,5 тыс. МВт. Только потери от прямого уничтожения имущества наших граждан, колхозов, общественных организаций, государственных предприятий и учреждений составили 679 млрд, рублей. Положение дел осложнялось засухой и голодом 1946–1947 годов. Засуха охватила почти