Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго» - Борис Вадимович Соколов Страница 15

По ее мнению, Сталин в разговоре с Пастернаком «лукаво упрекнул его в том, что он не заступился за товарища. Неизвестно, чем кончился бы этот провокационный разговор, если бы Пастернак стал отстаивать Мандельштама. Поэт избежал опасности, засвидетельствовав свое гражданское малодушие и переведя разговор на свои квартирные неурядицы. Линия его поведения была продиктована страхом. Он считал язвительное стихотворение Мандельштама о Сталине самоубийственным и не видел в этом поступке смысла». Наверное, если порыться в мемуарах, письмах и дневниках, можно обнаружить еще с полдюжины описаний исторического разговора, разнящихся в деталях межу собой, но принципиально вряд ли разнящихся от изложенного в той дюжине версий, что приведены выше. Каждый из читателей может выбрать то описание, которое ему больше по вкусу, больше соответствует его представлениям о личностях Пастернака и Сталина. Многие исследователи пытаются установить, какое из описаний ближе всего к истине, или реконструировать наиболее достоверный вариант разговора, контаминируя его из нескольких версий. В принципе - это сизифов труд. Ведь надо помнить не только о неизбежных ошибках памяти мемуаристов, но и об их пристрастном отношении к Пастернаку. Кто-то его идеализировал, кто-то, наоборот, относился к поэту чрезмерно критически, и все это не могло не сказаться на изложении данного эпизода. Поэтому невозможно сколько-нибудь достоверно восстановить в деталях беседу Сталина с Пастернаком о Мандельштаме. Поэтому я не буду подробно разбирать те или иные сомнительные или, наоборот, кажущиеся наиболее достоверными места процитированных отношений. Отмечу только, что очень сомнительно, что Сталин мог обращаться к Пастернаку на «ты». Такое обращение у Иосифа Виссарионовича было в ходу только с близкими партийными товарищами: Молотовым, Ворошиловым, Берией, Бухариным (пока не расстреляли). К Пастернаку он никак не мог так обратиться. Скорее всего, в рассказе о разговоре Ивинской поэт употребил «ты» от лица Сталина бессознательно, вовсе не имея в виду дословно передать сталинскую речь.

В общем же, суммируя все сообщения о разговоре Сталин -Пастернак, можно сделать следующие более или менее достоверные выводы. Сталин действительно считал, что Пастернак - друг Мандельштама и поэтому хлопочет за него перед ним, Сталиным. Пастернак же в ходе разговора преследовал две цели. После знакомства с прелестями коллективизации сомнения в том, что плоды деятельности Сталина направлены народу во зло, у него больше не осталось. В то же время Пастернак не сомневался в том, что Сталин - безусловно великая, по-настоящему историческая личность, пусть даже и с отрицательным знаком. Недаром же поэт писал в стихах о Сталине, опубликованных в бухаринских «Известиях» 1 января 1936 года:

Мне по душе строптивый норов

Артиста в силе: он отвык

От фраз, и прячется от взоров,

И собственных стыдится книг.

Но всем известен этот облик.

Он миг для пряток прозевал.

Назад не повернуть оглобли,

Хотя б и затаясь в подвал.

Судьбы под землю не заямить.

Как быть? Неясная сперва,

При жизни переходит в память

Его признавшая молва.

Но кто ж он? На какой арене

Стяжал он поздний опыт свой?

С кем протекли его боренья?

С самим собой, с самим собой.

Как поселенье на гольфштреме,

Он создан весь земным теплом.

В его залив вкатило время

Все, что ушло за волнолом.

Он жаждал воли и покоя,

А годы шли примерно так,

Как облака над мастерскою,

Где горбился его верстак.

А в те же дни на расстояньи

За древней каменной стеной

Живет не человек, - деянье:

Поступок ростом с шар земной.

Судьба дала ему уделом

Предшествующего пробел.

Он - то, что снилось самым смелым,

Но до него никто не смел.

За этим баснословным делом

Уклад вещей остался цел.

Он не взвился небесным телом,

Не исказился, не истлел.

В собраньи сказок и реликвий

Кремлем плывущих над Москвой

Столетья так к нему привыкли,

Как к бою башни часовой.

Но он остался человеком

И если, зайцу вперерез

Пальнет зимой по лесосекам,

Ему, как всем, ответит лес.

^ ... ^

И этим гением поступка

Так поглощен другой, поэт,

Что тяжелеет, словно губка,

Любою из его примет.

Как в этой двухголосной фуге

Он сам ни бесконечно мал,

Он верит в знанье друг о друге

Предельно крайних двух начал.

Пастернак дерзко полагал себя и Сталина величинами равновеликими, его - в области политики, истории, себя -в сфере поэзии. И очень обрадовался и одновременно растерялся, когда представилась возможность поговорить с «гением поступка». Поэт хотел говорить с диктатором о вечном - о жизни и смерти. Но была одна загвоздка. Дело в том, что Мандельштам действительно читал Пастернаку злополучного «кремлевского горца». Услышав крамольные стихи, Борис Леонидович заволновался и предупредил Осипа Эмильевича: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу вас не читать их никому другому».

Насколько дружественными на самом деле были отношения Пастернака с Мандельштамом, сегодня судить трудно. Подавляющее большинство мемуаристов, как мы убедились, настаивает, что большими друзьями в личной жизни они не были, а поэтически были друг от друга очень далеки. Однако тут могло иметь роль стремление оправдать поведение Пастернака и с этой целью принизить значение его отношений с Мандельштамом. Во всяком случае, сохранилась дарственная надпись Мандельштама на своей книге «Стихотворения» 1928 года: «Дорогому Борису Леонидовичу с крепкой дружбой, удивлением и гордостью за него». Здесь, кстати, все-таки не формально-дарительное «дружески», а эмоционально-личное: «С крепкой дружбой». Так что есть основания полагать, что, по крайней мере, Мандельштам считал Пастернака своим другом. И, кстати сказать, не раз останавливался дома у Пастернака в 20-е годы, когда оказывался в Москве. Такого рода факты таили для Пастернака дополнительную опасность. Если Мандельштам