Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская Страница 14

– Надо бы убить ту, большую, кусается, проклятая.

Немки, которым разрешается оставаться в больнице до полного выздоровления, уже совсем окрепли. Они целыми вечерами играют на губной гармошке и громко распевают сентиментальные вальсы. Измученная голова разламывается от хоровых песен, гул наполняет барак, утомляя больных.

Ежедневно в больницу поступают все новые женщины, и независимо от заболевания, вызвавшего температуру, их помещают к тифозным. Каждый вечер штубовая раздает всем одинаковые порции хлеба, большинство больных не в состоянии их съесть. Начальство экономит на больных. Хлеб в Освенциме бывал всякий, но, пожалуй, хуже, чем в ноябре 1942 года, не было. И действительно, можно еще заставить себя съесть густой, обжигающий внутренности суп или картофелину в мундире, но как бы ты ни хотел съесть хлеб – грызешь его, жуешь, – все равно проглотить не в силах. Хлеб лежит и сохнет, дожидаясь, когда к больным, которые пока что голодают, вернется аппетит. В ту пору в больнице выбрасывают груды надкусанных заплесневелых кусков хлеба.

Мужчины, приходящие иногда на разные строительные работы, как правило, голодны. Хлебного пайка, слишком скудного даже для женщин, тем более не хватает занятым физическим трудом мужчинам. Улучив момент, когда эсэсовец не смотрит, мужчины подкрадываются к носилкам и выхватывают оттуда менее заплесневелые куски.

Каждый вечер на краю нар появляется новая пайка хлеба, и каждый вечер больная засыпает голодная или корчится от болей после нескольких насильно проглоченных кусков.

Гигиенические условия в больнице хуже, чем в остальном лагере, питание более скудное. Единственное преимущество больницы: здесь можно лежать и нет поверки. Когда по всему лагерю свистки и окрики созывают на поверку, больные вздрагивают и сжимаются под одеялами. Пока это к ним не относится. Еще несколько дней, может быть несколько недель, поверка минует их.

В те времена, когда барак, переполненный людьми, ценится меньше мешка с мусором (ведь из мусора можно выбрать ворох тряпья и отправить на бумажную фабрику), разговоры о том, будто бы вскоре семьи заключенных смогут высылать в Освенцим продовольственные посылки, кажутся фантастическими сказками. Письмо и независимо от присланной суммы – боны на сорок марок в месяц – это все, что разрешается пока получить. Каково высылать деньги из генерал-губернаторства, хорошо знают те, кому доводилось это делать. Получивший боны может купить на них в лавке: рейнскую минеральную воду, искусственный сироп, бланки для писем, почтовые марки, туалетную бумагу, карандаши, самоучители немецкого языка – иногда улиток, реже овощной салат или суп. Однако большинство не получает бон, и письмо – единственное, что поступает с «воли».

Воля – это некая удивительно прекрасная страна или планета, где каждый из заключенных жил когда-то. Они рассказывают друг другу про нее, вспоминают. Лежа долгие часы без сна, они вызывают прошлое и, заново переживая его, ведут воображаемые разговоры с людьми, которые остались там; просят дождаться их возвращения. Каждый носит в своем сердце эту утерянную страну. Каждый в своей светлой лаборатории мысли перебирает некогда пережитые им события. И они, эти события, овеянные сиянием, кажутся более прекрасными, чем были когда-то, и настолько непохожими на все окружающее, что при одной мысли о возвращении на волю замирает сердце. Нет, трудно поверить, что сбудется когда-либо мечта-тоска по далекой планете. Когда ночью над бараками склоняются Орион, Большая Медведица, Полярная звезда и другие звезды, когда тишину спящего лагеря прорезает свисток паровоза – долгий, протяжный, убегающий вдаль, – глаза ищут среди звезд ту, утерянную планету. И, пожалуй, можно бы поверить, что это всего лишь человеческая фантазия создала сказку о том, что где-то цветут деревья, звенят трамваи, смеются дети и люди плачут от боли. Можно бы поверить, но… время от времени с далекой планеты пocтyпaeт сигнал. Приходит письмо. Маленький клочок бумаги – весть оттуда. Кто-то пишет, что существует тот самый дом, та самая улица, тот же пол в комнате… Читая письмо (даже если по нескольку раз), ты словно держишь телефонную трубку возле уха и слышишь голос далекой воли. Поэтому так охотно читаешь его и про себя, и вслух, и в одиночестве, и вместе со всеми. Поверх этих слов сердце возводит свои сооружения, перекидывает арки домыслов и догадок. И ты впитываешь удивительный витамин, исходящий от этих листков.

А затем наступает день ответов на письма. Это большой праздник, от которого не отказываются даже самые тяжелые больные. Вот больная тифом. В день ответов на письма она впервые решилась спуститься со своих высоких нар. Два метра отделяют ее от земли. По ее испуганным глазам, по рукам, судорожно ухватившимся за край нар, по дрожи в ногах видно, что она еще не окрепла. Женщина спускается. Вот уже пол близко, ступни касаются глины. Но сестра не любит, когда кто-то мельтешит у нее перед глазами, тем более здесь, в коридоре, где лежит окруженная заботой полицайка. Сестра подбегает к спускающейся с нар женщине и бьет ее кулаком по голове.

За хлеб с маргарином можно купить бланк для письма с почтовой маркой. Тот, кому семья высылает боны, имеет право пользоваться услугами лавки. Остальные могут выменять бланк за хлеб.

На всех ярусах видны сгорбленные фигуры. Все пишут письма домой. На колени ставят перевернутые вверх дном миски, на них кладут бланки и принимаются старательно выписывать буквы, сдерживая дрожь в руках. Вот совсем еще слабая больная пишет, улегшись на бок. Она положила письмо на донышко опрокинутой кружки и медленно выводит буквы ослабевшей рукой. По временам в изнеможении откидывается назад, отдыхает и снова возвращается к своему занятию. Больная, лежащая на высоких нарах, под самым потолком, пишет, заткнув одеялом дыру в стене. Ветер то и дело выталкивает одеяло и сдувает бланк. Женщина снова затыкает отверстие, сует в щель, кроме одеяла, еще свой сверток с хлебом. Снаружи к бараку прислонены лестницы – мужчины чинят крышу. В отверстии под потолком появляется чья-то исхудалая рука, хватает сверток и мгновенно исчезает. У одной из женщин непосильное напряжение вызывает непрерывную тошноту. Когда приступ рвоты проходит, больная продолжает письмо.

Пишут они о здоровье.

«Ich bin gesund und fühle mich gut».

«Und, Gott sei Dank, fühle ich mich sehr wohl».

«Mamo! Ich habe gute Arbeit und bin immer lustig»[23].

Иногда вдруг начинаешь гадать, что пришлют тебе в первой продовольственной посылке, если слухи о разрешении посылок окажутся правдой. Подстрекаемая голодом, фантазируешь, составляешь воображаемое меню. Но призрак голода и страх лишиться последних сил отнимают подчас всякую надежду. Наступают часы бессонницы, долгие ночные часы, когда оглашаемый