Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн Страница 14

пришлось уехать из своего родного провинциального городка в Лондон. Он устроился на дневную работу официантом в модный ресторан и на этой должности преуспевал. Когда мне наконец удалось раздобыть материалы судебного процесса над ним, я нашла там свидетельские показания коллег Тони, которые описывали его как весьма старательного работника, пользовавшегося успехом у клиентов ресторана. Они были поражены, когда его арестовали за серийные убийства. По ночам Тони посещал местные бары для гомосексуалистов, где его знали как активного гея и к тому же весьма жесткого типа, задиру, без раздумий пускавшего в ход кулаки. Он объяснил мне, что ему нравилось существовать в двух обличьях – любезного официанта и агрессивного, в том числе в сексуальном плане, драчуна. Пока он рассказывал, я представила себе, как он заканчивает рабочий день в ресторане, ныряет в какой-то переулок, срывает с себя накрахмаленную белую рубашку и передник и облачается в наряд другого Тони – футболку и кожаную куртку. При этом я невольно вспомнила о других серийных убийцах, о которых мне доводилось читать, – они тоже весьма тщательно делили свою жизнь на две части, в одной из них давая выход своей жестокости, а в другой, обычной, ведя себя как самые обыкновенные люди, обыватели. Такое переключение для них тоже было разновидностью защитного механизма, которое иногда называют раздвоением. Этот термин впервые употребил профессор Роберт Лифтон в опубликованном в 1986 году исследовании, посвященном нацистским врачам, которые работали в лагерях смерти. Согласно его описанию, у них было «освенцимское я», начисто лишенное каких-либо моральных принципов, и «человеческое я» за пределами лагерных стен, где они выступали как добропорядочные люди, хорошие и добрые мужья и отцы [15].

Такое разделение подробно обсуждалось на специальном симпозиуме, организованном ФБР и посвященном проблеме серийных убийств, который состоялся в 2008 году [16]. В итоговых материалах было подтверждено, что вопреки стереотипам, созданным бесчисленными литературными произведениями и телесериалами, серийные убийцы редко бывают одинокими людьми, отщепенцами и изгоями общества. Если верить опыту, накопленному специалистами ФБР, большинство таких преступников жили активной социальной жизнью и были людьми семейными. Окружающие обычно отзывались о них как о «хороших соседях» или «дружелюбных коллегах». Я невольно вспомнила в связи с этим одно экспертное заключение по поводу серийного убийцы, которое мне довелось слышать своими ушами. Специалист несколько раз подчеркнул, что человек, о котором шла речь, «всегда аккуратно платил налоги». Маска хорошего, добропорядочного человека, за которой прячется человек злой и жестокий, – это древняя тема раздвоения личности, одна половинка которой олицетворяет добро, а другая – зло. Классический литературный пример такого раздвоения – произведение Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда».

Как правило, в процессе терапии люди демонстрируют свою лучшую часть – по крайней мере поначалу. Я решила, что, возможно, Тони потребуется время, чтобы показать мне то, что Юнг назвал бы его теневым я. Однако оно проявилось в ходе наших сеансов быстрее, чем я ожидала. Я старалась быть с Тони максимально осторожной. Но когда слишком стараешься, легко бывает совершить глупую ошибку. Как-то мы с Тони в очередной раз говорили о его кошмарах, и именно в этом контексте я спросила, можем ли мы вернуться к «агрессивному поведению» его отца – пациент неоднократно употреблял именно это выражение. Я увидела, как лицо у Тони словно потемнело. Широкие брови сошлись на переносице, в обращенных на меня глазах сверкнула злоба. Я ощутила тревогу и одновременно смущение. У меня не было сомнений, что, употребляя выражение «агрессивное поведение», он имел в виду жестокость своего родителя, и потому решила, что эти слова можно считать для него приемлемыми. И все же я не учла того, что, используя те же выражения, что и он, придавала им чересчур высокую степень реальности, которую он не мог вынести. Слова Тони, произнесенные моими устами, вызвали у него резко негативную реакцию. Кисти рук, которые он держал на поверхности разделявшего нас стола, сжались в кулаки, костяшки пальцев побелели. Я едва не отшатнулась, боясь, что он может перевернуть стол или перескочить через него. Моя рука невольно дернулась – я была готова нажать на тревожную кнопку у себя на поясе. Но Тони резко встал, отбросил в сторону стул, на котором сидел, пересек комнату и, не причинив мне вреда, вышел в коридор, с треском захлопнув за собой дверь.

Его неожиданный уход с сеанса психотерапии вызывал у персонала больницы тревогу и одновременно некое смутное недовольство мной. «Что случилось?» – спрашивали меня коллеги, но я чувствовала, что им хотелось сформулировать вопрос по-другому: «Что вы такое с ним сделали?» В процессе психотерапевтических сеансов пациенты могут выдавать негативные реакции. Медсестры это прекрасно знают. Но после того как психотерапевт уходит домой, именно им приходится «разгребать» последствия сеанса и приводить пациента в норму, если что-то пошло не так. Если сеанс «расстроил» пациента, общение с ним может стать более рискованным, так как он вполне способен стать более агрессивным к медперсоналу, другим больным и даже причинить вред самому себе. Пришлось потратить немало времени, объясняя суть происшедшего работникам больницы и заверяя их, что никто в результате не подвергся и не подвергнется опасности: просто я случайно вызвала у Тони приступ раздражения, а раздражение и суицидальные настроения – это не одно и то же.

Мне очень хотелось добиться прогресса в состоянии Тони, тем самым показав, что я хороший специалист или по крайней мере имею задатки для того, чтобы стать хорошим психотерапевтом. Но чтобы добиться этого, следовало побольше молчать и слушать. Когда же нужно было что-нибудь сказать, я должна была проявлять деликатность и очень осторожно подбирать слова. Это мне много раз говорили еще во время учебы и практики – как и то, что профессиональное мастерство нарабатывается в течение многих лет, нередко методом проб и ошибок. Я сказала своему супервайзеру, что испытываю острое чувство разочарования в самой себе из-за неудачной попытки понять состояние и объяснить поведение Тони, «прочитать» его. Супервайзер в ответ на это сказал, что для меня случившееся – еще один ценный урок. Мы склонны концентрироваться на неспособности наших пациентов «читать» других людей, пояснил он, поскольку они очень часто неправильно понимали сигналы, исходившие от их жертв, или вступали в конфликты, находясь в тюрьме. Мы привыкли объяснять это тем, что они не умеют правильно толковать поведение других преступников или тюремного персонала, да и вообще других людей. Однако мне полезно было испытать на себе, как легко подобные ошибки может совершать любой человек, даже обладающий специальными знаниями и подготовкой психиатр и психотерапевт. Понимать мотивы действий других людей – это способность, которую можно и нужно развивать и совершенствовать, пояснил супервайзер,