Театральные записки - Пётр Андреевич Каратыгин Страница 14

Брат мой Александр не имел ни большой страсти к театру ни особенных способностей и потому уклонился от предложения поступить на сцену; он остался чиновником. Впоследствии служил секретарем при министре народного просвещения Уварове и умер бедняком на сорок шестом году своей труженической жизни.

Брату Василию дирекция также предложила дебютировать, но отец и мать наши не вполне были довольны его успехами, хотя сами и сознавали хорошие в нем способности для сцены. Они не согласились на его дебют под тем предлогом, что он еще очень молод: ему тогда было шестнадцать лет с небольшим. И дебют был отложен до тех пор, пока разовьются в нем физические силы, а вместе с ними и дарование его.

Между тем Василий продолжал учиться у князя Шаховского, у которого в то время часто собиралось большое общество истых театралов и известных литераторов. Князь любил иногда похвастать своими учениками и заставлял их в присутствии всего общества разыгрывать некоторые сцены из приготовленных им пьес или декламировать отдельные монологи. В число его приятелей входили тогда Катенин и Грибоедов, которые, однако, дерзали иногда с ним спорить и во многом бывали несогласны относительно театрального искусства. Иногда даже втихомолку и подсмеивались над ним, как над отсталым профессором, у которого, по их мнению, рутина и традиция играли главную роль. Тут-то и познакомился Катенин с моим братом.

Павел Александрович Катенин был тогда штабс-капитаном Преображенского полка и пользовался известностью как удачный переводчик Расина и Корнеля. Он был страстный любитель театра и сам прекрасно декламировал. Грибоедов же был тогда поручиком Иркутского гусарского полка. Первым опытом его стала переделанная с французского комедия в стихах «Молодые супруги». Опыт оказался весьма неудачный: читая теперь эти дубовые стихи, с трудом веришь, что лет через пять или шесть он написал свою бессмертную комедию.

Катенин тогда же предложил брату учиться у него, в чем также уговаривал его и Грибоедов. Брат сказал об этом предложении отцу и матери; они, как я уже выше заметил, не слишком были довольны методой князя Шаховского, а стало быть, охотно согласились. Тем более что в то время был у Шаховского любимый его ученик Брянский, который по смерти Яковлева занял первое амплуа в трагедии, и, вероятно, брату моему доставались бы на долю второстепенные роли.

Брат начал усердно заниматься с Катениным. Князь Шаховской был разгневан этой дерзостью и никогда не мог простить ему такого оскорбления. Дерзость точно была неслыханная в нашем закулисном мире, где Шаховской считался заслуженным профессором декламации и чуть ли не Магометом законов драматургии. Все его сеиды были озадачены этой возмутительной выходкой моего брата.

Катенин, критику которого всегда так уважали Пушкин и Грибоедов, был человек необыкновенного ума и образования: французский, немецкий, итальянский и латинский языки он знал в совершенстве; хорошо понимал английский язык и несколько – греческий. Память его была изумительна. Можно положительно сказать, что не было ни одного всемирно-исторического события, которого бы он не мог изложить со всеми подробностями; в хронологии он никогда не затруднялся; одним словом, это была живая энциклопедия. Будучи в Париже вместе с полком в 1814 году Катенин имел случай видеть все сценические знаменитости того времени: Тальмá, Дюшенуа, Мадемуазель Марс, Брюне, Молле и проч.

С этим-то высокообразованным человеком брат мой и начал приготовляться к театру, и в продолжение почти двух лет ежедневно бывал у него. После обычных уроков Катенин читал Василию в подстрочном переводе латинских и греческих классиков и знакомил его с драматической литературой французских, английских и немецких авторов. Можно утвердительно сказать, что окончательным своим образованием брат мой был много обязан Катенину.

Занятия их были исполнены классической строгости и постоянного, честного и неутомимого труда. Нет, в нынешнее время так не приготовляются к театру. Теперь дебютант едва сумеет выучить кое-как роль и идет с дерзостью на сцену по пословице «смелость города берет!». Бóльшая часть молодых людей современного поколения уверена, что можно не учась быть и писателем, и актером. Не так думал брат мой, приготовляясь к театру в серьезной школе, и потому до гроба сохранил строгую любовь и уважение к своему искусству. Оставим теперь на время моего брата в его классической школе и обратимся к нашей, вовсе не классической, в которой мы учились «чему-нибудь и как-нибудь».

В это время переведен был из московского театра в петербургский членом репертуарной части Федор Федорович Кокошкин, который имел в Москве репутацию заслуженного драматурга и знатока сценического искусства и славился во всех любительских театрах как отличный актер. Хотя тогда еще не было ни железных дорог, ни дилижансов, но слава опередила этого драматурга. Князь Тюфякин, ровно ничего не понимавший ни в литературе, ни в драматическом искусстве, пригласил его принять на себя вместе с должностью члена репертуарной части обязанность учителя декламации в Театральном училище. Кажется, в то время князь Шаховской повздорил в чем-то с Тюфякиным, и тот, в досаду ему, выписал в Петербург Кокошкина.

Я помню, с каким нетерпением мы ждали эту московскую знаменитость. Несколько воспитанников и воспитанниц были заблаговременно отобраны для его класса. Я имел счастие попасть в то же число.

Наступил назначенный день, и мы чинно собрались в зале. Вот в 12 часов приезжает он очень важно, настоящим московским барином, в четверке с форейтором и с лакеем в басонах и треугольной шляпе[22]. Двери распахнулись, и вот явился к нам знаменитый Федор Федорович.

Я как теперь его помню. На нем были: светло-синий фрак с гладкими золотыми пуговицами, белое широкое жабо и жилетка; на брыжах его манишки блестела большая бриллиантовая булавка; красновато-коричневые панталоны из вязаного трико были в обтяжку; на ногах высокие сапоги с кисточками; на обеих руках старинные бриллиантовые перстни. Лицо необыкновенно красное и лоснящееся; толстые надутые губы; небольшой, вздернутый нос был оседлан золотыми очками; курчавые рыжеватые волосы его были тщательно завиты и зачесаны назад.

Короче сказать, мудрено было вообразить личность более подходящую к роли Фамусова. Вообще, момент первого появления этого драматурга произвел на нас комический эффект. Воспитанницы стали переглядываться и перешептываться между собою, а мы, мальчишки, подталкивали друг дружку и подтрунивали над его важной фигурой.

Кокошкин горделиво, с чувством собственного достоинства, сел в кресла у стола, на котором лежали список учеников и несколько театральных пьес для нашего экзамена, в том числе, разумеется, и «Мизантроп»