Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева Страница 13

Я не могу показывать в палате, что я в шоке. Я глажу руки. Расслабляю плечи. Показываю: всё отлично. Стандартная ситуация. Восстановление кожного покрова. Работы сосудов. Что проще. Всё под контролем врача. А мы просто чуть снимем напряжение. В руках. Плечах. Голове. Три недели пролетят как один день. Вот увидишь!..

…Я не могу показывать в палате, что я в шоке. Но внутри себя я в шоке. Я стою в коридоре с телефоном в руках. Смотрю в сумерки за окном. Читаю, как делается эта операция. Понимаю — это спасение от ампутации.

Прорываюсь сквозь буквы: «Данный вид хирургического вмешательства включает целый набор техник по замещению образовавшихся дефектов собственными тканями пациента. На повреждённый участок руки пересаживают донорский лоскут с передней стенки брюшной полости. В период, который пациент проведёт с рукой, пришитой к животу, лоскут одновременно является и частью руки, и частью живота».

Смотрю на фото на экране.

За моей спиной — пятнадцатая палата, где под бинтами у Лёши-мумии и Артура то же самое. Не надо быть детективом, чтоб понимать: врач поместил Лёшу и Артура в одну палату, чтоб наблюдать за парными случаями. У кого как будет заживать. Как, глядя на одного, не пропустить тревожные симптомы у другого?

Думаю: а если бойцам захочется пошевелить пальцами, пришитыми к животу?

Понимаю — ранения такие, что не захочется. Больно.

Думаю — три недели. Или четыре.

Выдыхаю — что такое три-четыре недели по сравнению с целой жизнью? С сохранённой рукой? И тут же придумываю мечту — пожать руку Артуру. И Лёше-мумии. Через месяц. Через бинты. Или через пару месяцев. Когда бинты снимут.

За окном зимние сумерки. А я переношусь на три недели вперёд — когда обоим раненым бойцам врач отпорет руки от живота — и верю, что это будут отличные руки. И я тут же думаю про весну. Про весну и про Победу. Про яблони, что зацветут. Про яблоки, что любит Никита.

* * *

В четырнадцатой сегодня двое — Владимир и Олег.

Обнимаюсь с Олегом. Долгожданная встреча! Чувствую себя так, будто меня прямо сейчас воткнули в розетку, подключив к источнику питания: выжили. Перезимовали. Впереди весна!

Володя идёт ва-банк:

— Так, раз вы с Олегом уже пообнимались, то на массаж первый я буду!

Я не против. И Олег тоже.

У Володи шитая-перешитая нога. Швы на мышцах. Швы там, где мышцы вырваны. На второй ноге аппарат Илизарова. И следы от срезанных лоскутов кожи для пересадки.

Володя — бойкий тридцатипятилетний деревенский парень. С чубом. С удалой улыбкой. Бесконечно уставший от боли.

Мы молчим. Только сверяем курс по уровню боли.

— Больно?

— Дышу, дышу. Ты ж видишь, дышу. Восстанавливать ногу надо, чтоб мог на неё опираться. На второй ноге ещё долго будет стоять аппарат.

В палату заглядывает врач — нужно сделать Володе перевязку. Смотрит на меня. Говорит Володе: «С тобой закончат, тогда загляну. Минут через сорок. Пока сделаю перевязку в соседней палате».

— Всё так? Успеете за сорок минут? — спрашивает меня врач.

Я киваю. Он кивает мне в ответ. Поговорили.

* * *

Через сорок минут Володя выдыхает. Вытирает лоб полотенцем. Выходит в коридор — маякнуть сестре, что он готов к перевязке.

С Олегом я работаю молча. Устала. Он у меня сегодня вишенка на торте. То, ради чего. Тот, на ком видишь результат своих усилий.

Олег приехал в Питер после полугодового отпуска дома.

Между мной и Олегом столько часов налёта, что можно молчать. Год назад, в феврале, ему оторвало ногу в районе бедра. Полностью. Совсем.

…А когда читаешь учебники — например, по анестезиологии — то в сносках пишут, что анестезиология очень сильно шагнула вперёд во время такой-то войны. Было много раненых, оперировали прямо на поле боя и уже после войны стали этот метод применять при плановых операциях.

Военная медицина шагает вперёд прямо сегодня. И сегодня пишутся учебники по военно-полевой хирургии.

За полтора года СВО военные медики прошли огромный путь. Я благодарна им за каждого спасённого бойца. И не верю глазам, когда смотрю на ногу Олега.

— Ногу в руки тогда — и вперёд, — рассказывал Олег летом. — Меня шесть часов выносили с поля боя до госпиталя. Ногу оторвало. Но я не растерялся. Примотал её обратно бинтом — очень плотно и держал руками. На пункте эвакуации в Волновахе попросил медиков сшить сосуды. Чтоб нога не омертвела. Они покрутили пальцем у виска. Но я ж эмчеэсник. Работал в пожарной части, спасателем был. Знал, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Решил, что буду верить в невозможное. Сквозь боль решил. Убедил медиков. Сшили сосуды. Потом были сутки в Ростове. Ожидание борта в Питер. Перелёт. А здесь меня сразу прооперировали. И? Видишь? Шевелю пальцами! А я не мог иначе! У меня трое детей. Мне ещё жить да жить!

Я не верила в эту историю. Даже когда часами сидела у Олега на кровати, распутывая клубки нервных окончаний. Не могла поверить, что это правда. Но я дотрагивалась до пальцев на ноге — и его трясло, как под напряжением.

Олег орал: «Убери руки!» Извинялся. Приходил в себя. Вытирал испарину.

Я снова — аккуратно — клала свою руку на ступню Олега. Едва касаясь. Искала тот участок, где чувствительность уже есть, но напряжение не шарашит. И старалась его расширять. Медленно. По миллиметру. С перерывом на чай.

В палату заходила медсестра. Смотрела на Олега. Говорила:

— Зайцев, вы в адеквате сейчас? Можно уколоть? А то вы ночью катетер вырывали из вены и куда-то меня слали?

Олег извинялся:

— Простите. Воевал ночью под обезболом. Не до уколов было. В наступление шёл.

И улыбался медсестре так, что не простить его было невозможно.

Я качала головой и подкладывала картонки Олегу под аппарат Илизарова — нога отекала, кольца аппарата врезались в ногу. Олег смотрел на меня с опаской — вдруг дотронусь туда, где двести двадцать вольт, и тогда — прощай, чаепитие.

Я обещала дотрагиваться аккуратно. Двести двадцать настигали там, где их не ждали.

Сканировала взглядом пришитую ногу и представляла под кожей запутавшиеся нити нервных окончаний. И мечтала распутать их. И превратить в правильные клубки.

— Я не мог не пойти на войну, — говорил Олег в сумерках. — Как бы я потом сыновьям в глаза смотрел? Сам же их учу быть мужиками.