Кавалеристы - Артем Владимирович Драбкин Страница 13

ночи тревога, аллюр два креста, прошли 25 км к г. Гольдаб. И вот наша дивизия этот город брала. Когда немцы узнали об опасности, они всех призвали на защиту: от 16 до 70 лет. Наша пехота была разгромлена, мы-то должны были в прорыв войти, по тылам пройтись. А тут нам пришлось пехоту спасать, мы в пешем строю вместе с 5-й кавалерийской дивизией две линии обороны прорвали, страшная резня была, в плен никого не брали. А третья линия обороны через балку проходила. Там мы встали. Дожди поперли, у немцев позиции на высоте по балке. У нас на противоположном крае. А в низине три дома стояло, покрытые железом. Я решил пойти за железом, чтобы нам в блиндаже крышу сделать, а то из-за дождей пол мокрый был постоянно. Отошел от траншеи 30–40 метров. Потом думаю: «Какой же я дурак! Вдруг там немецкая разведка сидит!» Пошел назад. Когда до нашей траншеи оставалось метров пятнадцать, услышал, на той стороне пушка выстрелила, слышу шуршание, то есть снаряд уже падает. Когда свист слышишь, значит, перелет, снаряд еще летит, а шуршание – уже достиг высшей точки и падает. Я оглянулся: укрыться негде, только в полутора метрах выбоина какая-то. Я делаю «ласточку», наш десантный прыжок, и падаю плашмя. Только упал, и снаряд точно в то место где я стоял, ударил. Ребята увидели, как снаряд разорвался, но не видели, как я прыгнул. Меня всего засыпало, я ничего не слышу. Землю скинул, бегом в траншею, мне что-то говорят, я ничего не слышу. В госпиталь отправляли, но я отказался. Уши потом сам, дедовским способом, пробил. После Гольдаба мы ушли в лес и вернули нас в ту же деревню. Оттуда пошли в Польшу.

В Польше дошли до Ржанского плацдарма, где готовился прорыв в Восточную Пруссию уже с южного направления. 14 января 1945 г. начался прорыв, пехота прорвала три линии обороны. Мы вместе с танками готовились войти в прорыв, чтобы тылы громить. Пехота три линии обороны прорвала, а там оказалась еще и четвертая. Нам пришел приказ ее прорвать. Ночью пошли вслед за танками. Оборону прорвали, много фрицев порубили и вышли, как мы называли, «на простор», во вражеские тылы. 22 января приняли участие во взятии г. Алленштейн. Там как получилось? Немцы создали сильный укрепрайон. Все подходы с юга и с востока были заминированы. А северо-запад они не прикрыли. Так кавалерийские части обошли и ворвались в город без единого выстрела с северо-запада. А наша кавалерийская дивизия тем временем создавала видимость наступления перед позициями немцев. Потом, под утро, когда наши в город ворвались, немцы начали драпать, бросали позиции и уходили. Так мы, почти без боя, вошли в г. Алленштейн. У немцев в каждой квартире по полтора-два мешка сахара стояло. Я в кубанку сахара набрал, на коня навьючил. Дальше пошел в сарай, думал зерна достать. Возвращаюсь, и в это время впереди меня рвется снаряд. Правду сказать, я его почти не услышал. Меня сбивает с ног, я три шага сделал и упал – мне щиколотку повредило. Один казак подскочил и притащил к моим товарищам. Пять дней в госпиталь не хотел идти, на бричке меня возили, боль была страшная и все сильнее становилась. Тогда меня отправили в дивизионный госпиталь, уже оттуда я попал в Польшу, в г. Псашниш, госпиталь № 2727. Там я лежал до 16 марта. Выписывать меня не хотели, но я поднял скандал, и меня с группой человек в сорок направили во все тот же 206-й запасной полк. Как шли? Я на бричках в основном передвигался – там ведь частная собственность была, поляки по дорогам туда-сюда ездят. Я к ним подходил, поляки сразу: «Пшеско, пшеско!» – и довозили до деревни. На четвертый день смотрю – легкий броневик пролетает. На нем эмблема была – подкова, эмблема нашей 32-й кавалерийской дивизии. Я чуть с ума не сошел от радости, как второй подъехал, я прямо на дорогу вышел, броневик остановился. «Вы 32-я?» – спрашиваю. «Да». – «А я 121-й!» Они поняли сразу, я попросил их меня с собой забрать. Договорились, что они меня из церкви заберут ночью, в городе, где наша группа остановилась. Взяли меня с собой, так и доехал к своим. Как получилось? Я насморк подхватил, решил на ночь в копне согреться. Просыпаюсь – а никого уже нет, оказалось, что они остановились возле штаба 121-го кавалерийского полка в г. Штольтмюнде. Но мне ничего не сказали. Я думаю, куда же теперь идти? Тут смотрю – идет казак в новой форме: темный мундир, из немецкой ткани шили, кубанка. Подхожу к нему, узнал все и пошел в свой первый эскадрон. Они стояли в большом здании. Как меня товарищи-казаки встретили! Обнимались долго, ведь редко кто после ранения так, в свою часть, возвращался. Тут из-за угла вылетает Ахмедов, потащил меня на второй этаж. А там сидят тридцать немок и шьют как раз новую казачью форму. Они с меня мерку сняли, пока мы всю ночь пьянствовали, утром форма была уже готова. Старую хотел старшине отдать, но Ахмедов сказал ее в каморку выбросить.

– Тогда ввели традиционную казачью форму?

– Я не знаю, какая форма была в Гражданскую войну у казаков Примакова, мы же «примаковцами» считались, червонными казаками. У нас была кубанка, мундир, брюки. Форма коричневого цвета была.

Стояли мы в г. Штольтмюнде, пока 9 апреля не был взят Кенигсберг. Наша задача была не дать немцам высадить десант в тыл наших войск. У нас артиллерия была, не дали фрицам высадиться. И уже 15-го числа нас сменила пехота Прибалтийского фронта. Мы пошли на р. Одер, там шли страшные бои. Пока мы готовились к переправе, немцы забросили нам листовки: «Солдаты! Не ходите через Одер, потому что будете идти по своим трупам!» Многие у нас, в том числе и я, думали, что ждет нас впереди что-то очень страшное, ведь уже у Берлина, немцы его будут оборонять так, как мы Москву отбивали. Так вот, перед нами было два русла Одера, между ними – озера. Пехота оборону прорвала, саперы подготовили нам дорогу, и по ней мы с танкистами переходили. Дорогу подготовили в районе г. Штеттин. Это было что-то страшное! Мы действительно пошли по трупам, только по немецким, а не нашим трупам. Их артиллерия накрыла на первой линии, и как они отходили – человек 50–60, так кучей и лежали. Артиллерия сплошным потоком била, настигала немцев у переправ. Когда мы перешли за р.