Тайна на шестерых - Эдуард Янович Салениек Страница 11

Работа предстояла нелегкая. Первые жердины надо было крепко-накрепко привязать бечевкой к толстой черемухе, а остальные скрепить между собой лозовыми перевязями. Совершенно сухим перейти, конечно, вряд ли удастся, ноги будут мокры по щиколотку. И все-таки Нолд станет первым, кто переберется через это гадкое болото, — летом все обходят его стороной.

Вдруг парнишка вздрогнул: позади него, у елочки, кто-то громко и весело хохотал.

Это был Петер Лапинь — хозяин Идали, сестриной любимицы. Нолд почему-то считал, что их сосед-инвалид обязательно должен быть мрачным и холодным, как ноябрьская ночь. Но вот теперь тот от души смеялся, да так еще, что кончики черных усов дрожали, а деревянная нога глубоко ушла в корни багульника.

— Молодец! Лейтенантом будешь, капитаном, а может, и маршалом! Гляжу на тебя вот уже сколько дней — и радуюсь не нарадуюсь.

— Это вы шутите! — У Нолда кровь прилила к лицу. — Не могли вы меня видеть.

— Ошибаешься, дружок! — Дядя Петер с трудом вытащил увязшую ногу. — Все видел, с первого же дня.

У Нолда невольно вырвалось, совсем как у дедушки:

— Не люблю, когда люди хвастают…

— Мне и самому пустобрехи не по нутру. Но тут уж ты не спорь, если не хочешь попасть впросак. Говорю, видел, значит, видел. Откуда ты знаешь, может, у меня такая машина есть?..

— Какие у нас, в Одулее, машины! Швейные да молотилки!

Нолд нарочно прикидывался простачком. Не лезьте же с расспросами; захочет — сам скажет.

Однако и Лапинь умел беречь слова. Присев на кочку, он поинтересовался:

— Скажи, для чего тебе все это потребовалось?

Мальчик посмотрел на него исподлобья:

— Усядусь на жердь и буду удить. В такой трясине уж что-нибудь выужу.

— Что, дружок, обиделся? Ну, не сердись, не сердись! Может, я тебе сгожусь? Как-никак старый солдат.

Вот это уже мужской разговор! Нолд прямо-таки расцвел.

— Понимаете, я часто хожу в Лоцину за почтой; если напрямик, через Кривое, будет куда ближе.

— Здорово придумано! Что ж, давай тогда уговоримся: я тебе помогу, а ты мне. Идет?

— Идет! — Нолд пожал протянутую руку. — С вами можно, вы не кулак.

— А с кулаками нельзя?

— Отец говорит: на болоте хлеба не сей, с кулаком дела не имей.

Лапинь рассмеялся, обнял паренька за плечи.

— Хитер мужик!.. Ну ладно, тебя, верно, не убудет, если иногда и мне газеты поднесешь?.. Видишь вот, с ногой у меня нелады!

— И все? — удивился Нолд.

— Сам ведь сказал: не кулак я…

Хоть дядя Петер и пострадал на войне, однако силенка у него еще водилась. Он натаскал изрядное число добрых жердин, а потом приволок и крепкую пеньковую веревку. Посоветовал Нолду привязать ее на одной стороне к черемухе, на другой — к лозняку. Держись себе за веревку, как за перила, и перебирайся, ничего не боясь, через болото!

2

Дружба возникла быстро, но чуть было так же быстро и не расстроилась.

Лапини в Одулее поселились только в прошлом году. У них был небольшой домик и крошечный хлев, в котором могло ютиться только такое кроткое создание, как Идаля. Корова с другим характером давно бы разнесла ветхие косяки.

В самом домике один угол занят рабочим инструментом: пилы, рубанки, стамески, щипцы, напильники, молотки… У окна примостился токарный станок. Это был чудесный мир; тут даже самый заядлый бездельник не смог бы остаться равнодушным, а про Нолда и говорить нечего! У него так и чесались руки: вот бы испытать в деле все это богатство, хоть раз нажать бы ногой педаль токарного станка! Но дядя Лапинь, приняв у него газеты и пробормотав довольно равнодушно «спасибо», тотчас же отвернулся: мол, сматывай поскорее удочки.

Он, конечно, так не сказал, но и без слов все было ясно.

И парнишку разобрала такая злость, что хоть беги к Кривому болоту и ломай все эти чужие жердины. Раз ты такой — без тебя обойдемся, без твоих жердин и веревки!

Все же, взяв себя в руки, Нолд решил сначала поговорить с кем-нибудь, разузнать все про соседа.

Но с кем, как не с дедушкой? И, дождавшись удобного момента, Нолд молча потянул старика за рукав.

Они зашли за клеть и присели у канавки.

— Сколько Лапинь платит, что мы пасем его Идалю и овец?

— За такую послушную коровушку, как Идаля, нам самим следовало бы приплачивать, чтобы другим пасти не отдал.

— Тебе все шуточки! А вот Скрутулам хоть золотую корову на пастбище отдай — все равно гони монету!

Старик долго разжигал свою трубку.

— Брось ногами болтать, привыкнешь, начнешь еще при гостях дрыгать, а это нисколько не лучше, чем язык высовывать… Да, верно, Лапини нам ни копейки не платят.

Нолд прибрал ноги, зато сердито нахмурил брови.

— Петер Лапинь — с берегов реки Мемеле, — продолжал дедушка. — Всю жизнь на других спину гнул, что заработает, то и съест. Когда в сороковом буржуев скинули, его первого в Совет. Ох и взялся он рьяно, всем сразу помочь хотел. Но вот напали гитлеровцы — жене его пуля, дочке пуля. Да еще жене, говорят, бедной, руки-ноги перед смертью переломали. Э, не буду рассказывать, еще приснятся страшные сны…

— Мне?

— И тебе, и мне… Сиди спокойно, кому сказано!.. А вернулся Петер без ноги из госпиталя — одну только мать-старушку и разыскал в нашем уезде. Ну и остался здесь, подальше от тех горестных могил…

Дед замолчал; положил на заскорузлую ладонь божью коровку, полюбовался ею.

— Наша бабушка хоть и глуховата, но не свихнулась она, не думай, нет. Как-то раз подсмотрела, что у Лапиня овцы на привязи у колышка да и для Идали пастбище с лоскуток. Вот она возьми и скажи: давайте заберем всю их скотину к себе на пастьбу… Но с чего это ты вдруг расспрашивать стал, а, парень?

— Просто… — Нолд смутился. — Спросишь у тебя, как дерево или там трава зовется, — это пожалуйста. А человеком поинтересуешься — тут уж сразу: «С чего это ты?»

— Смотри не вздумай его обижать! — Старик говорил непривычно строго. — И не приставай! Увидишь, поздоровайся вежливо, и ничего больше. Тошно у человека на душе — понимать надо…

Рассказ дедушки взволновал Нолда. Выгнав в поле свое небольшое стадо, он прилег среди желтеющих лютиков и, заложив под голову руки, обдумывал только что услышанное. И тут заметил, что один ягненок — вот пострел! — забрался в клевер через дыру в ограде.