Вайнахт и Рождество - Александр Константинович Киселев Страница 3

— Какое оружие?

— Вот, — и я достал обе гильзы.

Ну… В общем, они засмеялись. Нет, если честно, они заржали. Как лошади. А я не знал: мне снова плакать или смеяться вместе с ними? А Васька надел мои гильзы на пальцы и стал стрелять, будто из пистолета:

— Пу! Пу!

Серега хватался за грудь и падал на землю. При этом он кричал:

— Я навылет ранен в грудь! Доннерветтер, мне капут!

Ну, и я тоже засмеялся.

Потом Валя мне объяснил, что гильзы стреляные, в них пуль нет, и они не оружие, а игрушки. Правда, глупо вышло. Как я сам не сообразил?

— Ладно, — сказал он. — Сейчас расходимся. Встречаемся завтра в это же время.

— А с этим шкетом что делать? — кивнул на меня Васька. — Он нас всех заложит, зуб даю.

— Не заложит, — сказал Валя. — Я его знаю. Я отвечаю.

Я не знал, что такое «заложить», но это было плохое слово, я понял.

— Не заложу!

— Поклянись, — прищурился Васька.

— Хватит! — оборвал его Валя.

— Ну-ну, — сказал Васька и цыкнул длинной слюной.

С Валей мы дошли до дома. Я сказал, что Васька злой. И зачем Валя с ним дружит? Он не злой, сказал Валя, просто несчастный. И он, Валя то есть, будет его перевоспитывать. А я обо всем, что слышал, должен молчать. Потому что это военная тайна. Ну, я и сам это понял, не маленький. А еще я спрашивал, где оружие достать. Вот Валя говорил, что у врагов, а врагов нет. Где они, враги-то?

— А вдруг придут? — сказал Валя. — Ты слышал вчера, как гремело?

Ну, слышал. Но это далеко гремело. Бабушка сказала, что за Беговым кругом. Наши победили, конечно. Если бы фашисты, то они уже давно бы пришли.

Мы шли мимо складов. Ворота по-прежнему были открыты, и из них время от времени торопливо выходили люди. Все они несли какие-то мешки и коробки, и все смотрели в землю, будто стыдились чего-то.

— Сволочи, — сказал Валька. — А где охрана?

Сторож был тут же. Он пригорюнившись сидел на скамеечке, положив ружье на колени.

— Что же вы, товарищ? — сказал ему Валя. — Почему милицию не вызвали? Почему не стреляете?

Сторож посмотрел на меня, на Валю и отвернулся.

— Я же вам говорю! — возмутился Валя.

— Говори, — спокойно ответил сторож. — Ты ее найди, эту милицию. Нет ее. Испарилась. А мне еще жизнь дорога.

До дома мы дошли молча. Валя был расстроенный, и ему говорить не хотелось.

— Ладно, — сказал он. — Иди. Сиди дома и не высовывайся.

А я самого главного так и не сказал. Эх!

— Валя…

— Что?

— Я тоже хочу с вами фашистов бить!

— Ты мал еще.

— А вас тоже на войну не взяли! Тоже сказали: малы еще! Вам приятно было, да?

Валька засмеялся и почесал затылок:

— Логично. Уел ты меня, Николай. Ладно. Будет подходящее дело — возьму тебя с собой.

У меня рот сам полез к ушам.

— Когда?

— Еще не знаю. Но обещаю. Для тебя тоже работа найдется.

— Обещаешь? Честное слово?

— Честное слово.

— Честное-честное?

— Ты же меня знаешь. Разве я когда-нибудь обманывал?

— Нет.

— Ну и все. Ладно, пока. И будь дома, понял? Это не шутки.

И Валя пошел дальше, к своему дому.

Оружие

А я остался у своего. Домой идти совсем не хотелось. Ведь никто же не знает, что нас отпустили. Лучше я пойду оружие искать. Туда, где бой был и гремело. До Бегового круга недалеко. Если бежать. А мне легче бежать, чем идти. Я вообще не знаю, почему взрослые пешком ходят. Бежать-то лучше! Быстро и не мерзнешь. Я побегу, найду места боев и возьму себе оружие. Теперь-то я знаю, что пустые гильзы брать не надо. Я сразу возьму пистолет и карабин какой-нибудь. Нет, карабин нельзя, его видно. Значит, пистолет. И патроны. Вот тогда Васька будет знать, как надо мной смеяться. Пусть сам сначала оружие достанет, а потом выделывается. Я потер ухо и побежал. За Беговым никаких следов боя не было.

Не спрашивать же первого встречного, где тут у вас пистолеты валяются. Скажут они, как же.

Хорошо, что попался мальчишка чуть помладше меня.

— Ага, — сказал он. — Знаешь, как вчера стреляли? Чуть окна не повылетали.

Кажется, ему было обидно, что окна остались целыми.

— А где стреляли?

— И стреляли, и бомбили! Там, у Лаврентьевского.

Я не знал, что это за Лаврентьевский такой.

— Покажешь? Побежали!

Мальчишка расстроился:

— Не-ет… Я вчера сам хотел туда сбежать. И на мамку нарвался. Знаешь, как влетело? Я наказанный. Да это недалеко!

Оказалось, что Лаврентьевский — это монастырь. То есть сейчас, конечно, никакого монастыря нет, но все говорят: Лаврентьевский, у Лаврентьевского. И не так уж до него близко оказалось.

Когда я увидел первые сгоревшие дома и разрушенный монастырь, я понял, что бои были здесь. Но никаких следов войны больше не было: ни убитых, ни подбитых танков. Только ямы в земле, куски железа и обломки кирпича. Честно говоря, я даже обрадовался. Потому что пока бежал, все думал, что пистолет надо будет у мертвеца брать. А я не люблю мертвецов. А если мертвецы меня тоже не любят?

Зато оружия никакого тоже не было. Ага, я один такой умный. За ночь, наверно, все собрали и спрятали. Монастырь стоит в конце города, на горе, под ним — луга, а между ними вьется речушка. Летом ее можно перейти, зато весной она заливает все эти луга, и получается настоящее море. А на той стороне бор. Мы с бабушкой ходили туда летом за малиной. Малину она варит с сахаром и сушит. И хранит ее на черный день. Черный день — это когда кто-нибудь заболеет. Я не понимаю, почему его черным называют. В школу не ходишь, лежишь себе с горлом, книжку читаешь, дома тепло и чай с малиной. Ничего он не черный.

Через пролом в стене я зашел в монастырь. От монастыря вообще-то ничего почти не осталось. Только куски стен и один дом с пустыми окнами. Я вошел в него, запахло цементом и старостью. Под ногами были осколки стекла, куски войлока и штукатурки. Темно и неприятно. В выбитые окна светило солнце. И один луч падал на колесо от детской коляски. Нет, это не коляска.

Я подошел ближе. Вверх колесами лежал пулемет. Я обрадовался, но зря. Я, конечно, его не дотащу. Рядом лежали железные ленты, разбросаны куски ваты. И еще зеленая сумка с ремнем. Я потянул ремень. Внутри