Музыка и музыканты - Галина Яковлевна Левашева Страница 27

Тревога наша была не напрасной. Почуял наместник Игорев, Владимир Галицкий, свободу, собрал на своем дворе проходимцев да головорезов отчаянных и гуляет с ними, как душа пожелает. Вот ему-то и «Славу» поют.

Кривляются Скула и Ерошка. Визгливый Ерошкин голос как раз подходит для комедии, которую они ломают в угоду князю Галицкому, изображая, как похитил князь со двора княгини Ярославны девушку и увел насильно к себе в хоромы. Ерошка показывает, как плачет и убивается девушка, а Скула басом подпевает — то-то смешно! Самого князя Галицкого ублажили.

Грешно таить, я скуки не люблю.

А так, как Игорь-князь, и дня бы я не прожил.

Забавой княжеской люблю потешить сердце.

Люблю я весело пожить!

Вот где раскрывается удалой наместник!

Есть у меня фотография — Федор Шаляпин в роли Галицкого. Смотришь на нее, и в памяти возникают безудержно-залихватские интонации шаляпинского баса. Да, это был достойный исполнитель музыки Бородина.

В разнузданном плясе скатываются пассажи оркестра... Несколько насмешливых, спотыкающихся аккордов (словно пьяный человек собрался плясать, да ноги не держат), и вот Владимир Галицкий предстает перед нами в полном блеске:

Только б мне дождаться чести,

На Путивле князем сести...

Что ему теперь таиться! Все честолюбивые мечты выкладывает Галицкий в своей арии. Сравниваешь его музыку с музыкой пролога, и начинает казаться, что ее написал совсем другой композитор, так поразительно непохожи эти два музыкальных мира.

Кончилась ария Галицкого, и хор снова затянул было «Славу». «А княгиня?» — робко раздалось из толпы. Кое-кто из гуляк вспомнил о наказе Игоря.

Но и это нипочем пьяному князю. Он издевается и над «смиренницей сестрой». Пусть себе плачет да тоскует о своем ненаглядном Игоре. Дайте срок, в монастыре будет грехи его, князя Галицкого, замаливать да о душе его княжеской радеть.

И дела нет никому, что где-то бьются с половцами дружины Игоря. Гуляки про все на свете забыли: веселый князь всех зовет к себе в хоромы пить да бражничать.

Только совсем уж захмелевшие Скула да Ерошка остались во дворе. Бормочут что-то, развлекают сами себя.

Опустился занавес. После небольшого перерыва звучит короткое вступление ко второй картине первого действия.

И снова поражаешься многообразному таланту Бородина.

Нежная, мягкая жалоба разлита в красивой, тихой музыке. Занавес еще неподвижен, но мы уже как бы видим перед собой «Ладу — Ярославну».

Медленно поднимается занавес. Ярославна одна в горнице, наедине со своими грустными думами.

Музыка ее большой арии рассказывает о том, как ждет Ярославна весточки от мужа, как беспокоится, тревожится о нем.

Но думы Ярославны нарушены. В горницу вбежали девушки с жалобой на князя Галицкого. Сравните их взволнованную, беспокойную речь с кривляниями Скулы и Ерошки. И тут и там музыка рассказывает об одном и том же событии, но как по-разному она звучит!

Гневно зазвенел голос Ярославны:

А кто же ваш обидчик?

Кто девицу увез?

Ошибся князь Галицкий. Не тихая, покорная смиренница, а оскорбленная, гордая женщина встречает его на пороге своей горницы. Пришел полюбоваться сестриными слезами да поиздеваться над беззащитной, но пришлось уйти ни с чем. Выгнала брата Ярославна да еще приказала немедленно вернуть похищенную девушку. Попробуй-ка ослушаться приказа, который отдан так властно, с такой благородной силой и негодованием! Вот она, оказывается, какая — нежная, кроткая Ярославна!

Но прогнала Галицкого, и снова оставили ее силы: не женское это дело — вступать в спор с такими, как ее братец. Снова в голосе Ярославны горькая жалоба, усталость:

Ах, если б князь скорее воротился,—

Душою бы я снова отдохнула!..

Нет, не найти покоя Ярославне! Раскрылись вновь двери ее горницы, и через порог важно переступили думные бояре. Встревожилась Ярославна: что значит их неожиданный приход? Однако встретила их с истинно княжеским достоинством.

Мужайся, княгиня:

Недобрые вести... —

отвечают ей бояре,—

И грозные силы

К нам на Путивль

Ведет половецкий хан Гзак!

А следующая весть еще горше для Ярославны:

В неравном бою

С несметным врагом

Костьми полегла вся рать...

Неторопливо ведут свой страшный рассказ бояре, и от этой размеренной, медлительной речи становится еще страшнее; еще отчаяннее звучат на ее фоне горестные восклицания Ярославны.

Но горевать не время. Враг близко. Нужно оборонять Путивль. Не князь же Галицкий защитит город от нашествия половцев.

Издали доносятся набатные удары колокола. Все громче, все тревожнее гудит набат. В оркестре вспыхивают высокие, беспокойные тремоло, по стенам горницы заметались зловещие красные отблески, — враги подожгли Путивль.

Под грозные звуки набата падает занавес.

Антракт

В небольшом перерыве между прологом и первым действием мы говорили уже о том, что такие оперы, как «Князь Игорь» Бородина, «Иван Сусанин» Глинки, рассказывают не только о судьбе одного человека. Идея этих опер шире, грандиознее.

То же можно сказать и об опере Мусоргского «Борис Годунов», о «Псковитянке» Римского-Корсакова и о других русских операх, написанных на сюжеты, в основу которых положены не выдуманные, а подлинные события из русской истории.

Пожалуй, можно утверждать, что ни у одного западного композитора вы не найдете оперы, в которой народ (а следовательно, в опере— хор) играл бы такую важную роль.

Хоровые, массовые сцены занимают очень важное, часто центральное место в русских исторических операх. Хор — это не сторонний наблюдатель, а полноправный участник событий, это живые, чувствующие люди. Такими делает их музыка.

Невольно вспоминаешь посвящение Мусоргского, которое стоит на клавире «Бориса Годунова»:

«Я разумею народ как великую личность, одушевленную единою идеею. Это моя задача. Я попытался разрешить ее в опере».

Народу русскому, а не царю Борису посвящает Мусоргский свою оперу.

Почитайте письма наших замечательных композиторов XIX века, в которых они рассказывают своим друзьям о том, как идет работа над той или иной оперой. Вы увидите, как любовно и тщательно создаются образы народа, народные хоры, с каким теплом говорят они о народной русской музыке, о народных песнях. Глинка и Мусоргский, Бородин и Серов, Римский-Корсаков и Чайковский — все они были подлинными знатоками