Клетка из слов - Катриона Уорд Страница 6

– О ком вы говорите? – удивляюсь я.

– О парне, который вламывается в дома, – объясняет Харпер. – Человек с кинжалом. Ты не в курсе? Ну, ты не местный, так что тебе, наверное, никто не рассказывал.

Я не указываю ей на то, что владеть здесь огромным домом и приезжать в него на месяц раз в год едва ли означает быть местной.

– Ну тогда ты мне расскажи.

– Это случилось в прошлом году, – начинает Харпер. – Были взломы. Всегда приезжие, никогда не местные. Но дело в том, что…

– Он фотографировал спящих людей, – перебивает ее Нат. – Совсем не так страшно, как она пытается расписать.

Но Харпер продолжает:

– Он фотографирует только детей. И это страшно. Считают, что он делает это только с детьми, потому что их проще утихомирить, если они проснутся. А потом уходит. Ничего не берет, судя по словам хозяев. Семьи даже не замечают, что к ним вломились.

– Тогда как…

– Он рассылает фотографии. Полароиды. По крайней мере, я слышала это от папы. Полиции, семьям. Спящие дети. И, говорят, на этих полароидах детям к горлу как будто бы приставлен кинжал. Это уже произошло с Мэйсонами, с Барлеттами, еще с кем-то, я сейчас не помню. Но в прошлом году все прекратилось, когда кончилось лето. А сейчас все ждут, не начнется ли снова.

– Мы не дети, – говорю я. – Так что, скорее всего, все с нами будет нормально. – Но меня охватывает беспокойство. И еще какое-то чувство. Я внимательно слежу за ее рукой, которой она часто хватается за бедро или колено для большей убедительности. Или, может, для устойчивости. У нее под корень сгрызены ногти, а большой палец обмотан старым посеревшим пластырем. На ее ногах растут тончайшие золотые волоски, которые иногда ловят солнечные лучи, словно проволока. Когда я поднимаю глаза, взгляд Харпер сосредоточен на мне.

– Его имя… – задумчиво произносит она, глядя на меня. – Мне все кажется, что оно пишется в одно слово: человек-с-кинжалом, человек-с-кинжалом…

– Не надо…

Я чувствую, будто что-то случится, если она произнесет его трижды.

– Поймал! – кричит Натан с кормы, и мы вдвоем подскакиваем, как будто пробудились ото сна.

Натан снимает барахтающуюся рыбу с крючка и бьет ее головой о борт, пока мозги не разлетаются в прозрачном воздухе. У нее длинное, красивое и кровавое тело.

– Морской окунь, – говорит он и отправляет рыбу в ящик со льдом, а потом аккуратно укладывает удочку на дно лодки.

Мы причаливаем у крохотного белоснежного пляжа – узкой полоски белого песка. Зайдя в воду по пояс, Нат находит под камнем устриц. Он осторожно раскрывает их специальным ножом.

– Отец вырезал, – гордо заявляет он. – Круто, правда? – Ореховая рукоятка ножа отполирована от частого использования и украшена узором с маленькими рыбками. – Он подарил мне его на день рождения, когда мне исполнилось, кажется, семь.

– Мой отец никогда бы не доверил мне нож, – с завистью говорю я.

– Он классный, – кивает Нат. – Иногда ловит тюленей снастью для акул. Поэтому всегда держит на «Сирене» акулий багор. Ты сначала подбираешься к тюленю сзади, подцепляешь багром, загоняешь снасть и какое-то время ведешь вдоль борта, пока не станет паинькой. А потом вытаскиваешь на берег и приканчиваешь.

Без острого соуса или лимона устрицы отвратительны, но парочку я съедаю. Мы собираем костер из прибитых к берегу коряг. На этот раз у нас получается немного лучше, потому что мы не наваливаем кучу дров с самого начала. Мы потрошим сибаса, оборачиваем его в фольгу и кидаем на угли. Рыба сгорает до черноты в одних местах и остается почти сырой в других, но мы все равно с удовольствием ее поглощаем. Вокруг нас на тонких ножках бегают крабы-пауки. Мы бросаем им рыбьи кости, и они тучей налетают на скелет и целиком его обгладывают. Мы лежим на спинах на теплом белом песке и наблюдаем, как спираль дыма поднимается в небо. Солнце печет со всей силы, так что кожа краснеет и начинает гореть.

«Это лучший день в моей жизни», – почти говорю им я, но сдерживаюсь. Я хочу сохранить этот жизненный порыв глубоко внутри, чтобы он перебродил и набрал силу.

Харпер достает из сумки бутылку «Джим Бима». Там осталась еще где-то треть, и мы передаем ее по кругу. Мы морщимся и отфыркиваемся, когда виски обжигает нам нутро.

– Вы спокойно можете сказать мне, – тихо говорит Харпер, – почему подрались.

– Мы не дрались, – виски настраивает меня на лирический лад. – Нат упал и утащил меня за собой.

– Ну и неважно. Вы плохо умеете врать. – Харпер берет в руки пустую бутылку. – Давайте крутанем.

Сердце теплым комком поднимается по горлу прямо ко рту. Я никогда раньше не играл в бутылочку и никого не целовал. Не уверен, понравится ли мне целовать Харпер. Не уверен, что меня не стошнит. Нат внимательно за мной наблюдает. Сквозь белую пелену паники я успеваю подумать, что это значит для нашего уговора.

– Харпер, – начинает он, но она только шипит и смеряет его взглядом.

Харпер кладет бутылку на плоский камень, лежащий между нами. Крутит. Бутылка вращается и сверкает как пропеллер в солнечных лучах. Замедляется и останавливается. Один конец показывает на меня, другой на океан.

– Ты должен поцеловать океан, – заявляет Харпер.

– Но нет таких правил… – беспомощно начинаю, а потом решаю не спорить. Может, я неправильно понимаю правила – я все равно в нее никогда раньше не играл. Наверняка Харпер умеет играть получше меня. – Крутим снова?

– Нет, – щурится Харпер. – Тут наши правила, Уайлдер. Нужно целовать, что велит бутылочка.

Я встаю и чувствую себя воздушным змеем, качающимся на веревочке. Сколько я выпил виски? Иду к берегу, где волны отполировали камешки до драгоценного блеска.

– Какая приятная встреча, – говорю я океану. – Очень милая блузка. – Вода набегает мне на ноги. – Переходим сразу к делу, да? Как скажете, мэм. – Я встаю на колени и целую океан. Он целует меня в ответ, лаская мой рот холодным языком. На секунду я представляю, что чувствую губами соленую кожу.

– Больше языка, – орет Харпер. – Дай ей больше языка!

Тут я понимаю, что она