Алчность - Берг Анита Страница 15

— Я не француз! Я немец и горжусь этим! — возразил Дитер, который все еще стоял, выпрямившись, но руку уже опустил: было глупо стоять в салюте, когда этот человек с улыбкой смотрит на него, будто видит что-то забавное.

— Я понимаю твои чувства, — мягко сказал капитан.

— Не думаю, — ответил Дитер, повернулся и быстро вышел из комнаты, на прощание не отказав себе в удовольствии громко хлопнуть дверью. Со стен посыпалась штукатурка.

Мальчик прошел в свою комнату и забаррикадировал дверь ящиком, который он использовал как столик. Некоторое время он прислушивался к смеху, доносившемуся из гостиной, внутри него кипела злость. Пока за матерью и ее гостем не захлопнулась входная дверь, он так и не вышел.

В ту ночь он, сколько ни пытался, долго не мог заснуть. Он лежал в темноте с открытыми глазами и думал о том, что, когда мать вернется, он поговорит с ней, скажет, что она не должна заводить таких друзей, что отцу это не понравилось бы, что она совершает предательство.

Когда несколько часов спустя, уже под утро, входная дверь открылась, мальчик сел на постели. И тут он услышал голоса, серебристый хохот матери и ответный мужской смех. Она привела его с собой! Дитер со злостью ударил по матрасу рукой и некоторое время сидел, поджав колени и ожидая, пока мужчина уйдет. Прошло несколько минут, он услышал, как они прошли по коридору, скрипнула дверь в спальню матери. Они о чем-то шептались, хихикали, а Дитер все сидел на постели, ощущая, как в груди растет какой-то ком — ком гнева.

Он не знал, что ему делать, он чувствовал себя лишним маленьким ребенком. Внезапно мальчик услышал, как вскрикнула его мать. Спрыгнув с постели, он пересек комнату и в темноте начал шарить по стене, выискивая тайник, который он сделал в кирпичной кладке несколько месяцев назад. Достав оттуда один из своих пистолетов, он под аккомпанемент громких стонов, доносящихся из спальни матери, трясущимися руками зарядил его. Тут мать закричала, ее крик разорвал тишину ночи, и Дитер побежал к двери, но вдруг услышал счастливый булькающий смех Софи.

— О, Питер, это было чудесно! — проворковала она.

Дитер застыл в темном коридоре под дверью ее комнаты, одной рукой сжимая пистолет, а другой взявшись за дверную ручку. Он ощущал замешательство — ему казалось, что мать кричит от боли. Потом его руки безвольно опустились, и он поплелся назад, к себе. Он не собирался спать, но в конце концов, провалился в какое-то забытье. Когда наступило утро, Дитер решил, что не хочет видеть мать, предавшую его и память отца. Мальчик проскользнул в кухню и взял ломоть хлеба, намереваясь выйти наружу до того, как Софи проснется.

— Дитер, нам надо обсудить кое-что. — Его мать стояла в дверном проеме, загораживая выход.

— Я не хочу разговаривать с тобой, — дерзко ответил мальчик.

— Хочешь, не хочешь, а придется! Ты пока еще не понимаешь некоторых вещей.

— Да все я понимаю. Ты дружишь с врагом! Ты впустила его к себе в комнату. Он спал в твоей постели — а ведь раньше только папа там спал.

— Я понимаю, тебе трудно это принять, но, Дитер, мы больше не можем себе позволить иметь врагов. Питер и другие мужчины нужны мне — они помогают нам, а иначе как нам выжить?

— Но ведь у тебя есть я! — гордо произнес мальчик.

— Я это знаю, и я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал. Но какие бы усилия мы ни прилагали, это ничего не даст. Ты знаешь, сколько людей здесь ежедневно погибает от мороза и голода? Ты понимаешь, как нам повезло, что у нас есть еда и уголь, чтобы отапливать жилье?

— Это Питер давал тебе еду и топливо?

— Да, он и кое-какие его друзья.

— Тогда я лучше умру от холода и голода, чем возьму что-нибудь от них!

— Милый, милый Дитер! — Софи протянула руку, чтобы коснуться его, но он уклонился. — Что за глупый разговор! Эти люди добры к нам, они и так рискуют, помогая нам. Ты знаешь, что им запрещено общаться с нами?

— Тогда этот капитан плохой солдат, он должен выполнять приказы. Мой отец никогда бы так не поступил.

— А если бы он увидел, что мы умрем, если нам не помогут?

Дитер нахмурился, представив себе эту ситуацию и соображая, что сделал бы его отец.

— Он позволил бы нам умереть, но ни за что не предал бы Фатерлянд! — наконец провозгласил он.

— Дорогой, ты ошибаешься… Послушай меня. Твой отец уже давно разочаровался в нацистах. Он очень хотел, чтобы эта война — он называл ее несправедливой — поскорее закончилась, даже если бы это означало поражение Германии…

— Нет! Нет! — вскричал Дитер.

— Ты путаешь любовь к своей стране с преданностью к очень плохому человеку — Гитлеру.

— Если он был таким плохим-то почему же отец служил ему?

— Потому что у него не было выбора. Потому что, когда все поняли, чего хочет Гитлер, было уже слишком поздно.

— Я тебе не верю, — сказал охваченный сомнениями Дитер. Как мог отец говорить одно, а думать совсем другое? Для него честь была самым важным качеством офицера и джентльмена. Как мог он придерживаться таких убеждений и оставаться на службе? Мальчик покачал головой. — Я не верю, — повторил он еще менее уверенно.

— Тогда почему его застрелили? Почему его бросили в подвале, словно какую-то собаку? Потому что он не мог видеть того, что происходит с Германией…

— Нет, это неправда! Мой отец всегда был преданным Германии человеком. Наверное, это был несчастный случай…

— Но, Дитер…

— Я ухожу! — Мальчик резко повернулся и выбежал из комнаты. Но перед тем, как выйти из дому, он прошел к тайнику и достал два кинжала — один с простой рукояткой, а второй с украшенной сверкающими стекляшками. Подумав немного, он обмотал кинжалы тканью, привязал к поясу брюк и прикрыл свитером.

За восемь месяцев, прожитых вне баварского замка, он многому научился — прежде всего тому, что все на свете имеет свою цену. С этим открытием было связано другое — какой бы ни была вещь, среди американцев, менее ограниченных в деньгах, чем другие союзники, почти наверняка найдется человек, который захочет ее купить. И хотя законным путем попасть в американскую зону можно было, пройдя через пропускные пункты, ребенку, знающему город так, как его теперь знал Дитер, было довольно легко проникнуть туда, минуя их.

Этим утром он сделал еще одно важное открытие — кинжал с эфесом, отделанным блестящими стекляшками, имеет значительно большую ценность, чем обычный. Уже через час у него были мешочек кофе, ящик мясных консервов, еще один с консервированными персиками, несколько фунтов сахара и несколько банок сгущенного молока — продукты посыпались на него, словно из рога изобилия. Кинжал принес ему так много, что возникла проблема, как доставить все это домой.

— У тебя еще есть такие? — спросил толстый сержант, компенсируя недостаточное знание немецкого выразительной жестикуляцией и громким голосом.

«Как будто, если он кричит, я пойму его лучше», — подумал Дитер и кивнул.

— Тогда ты едешь со мной, друг.

Дитер с торжеством подъехал к дому на американском армейском джипе.

— Вот так, мама, — сказал он, когда коробки были перенесены в гостиную.

— Дитер, где ты достал все это? — Софи озадаченно посмотрела на сержанта, который стоял посреди комнаты, усмехаясь им обоим.

— Это был обмен, мэм, — ответил американец, уловив, в чем заключался вопрос. — У вашего сына была парочка неплохих кинжалов, которые он хотел обменять.

— Как это мило с вашей стороны. — Софи улыбнулась ему. Дитеру эта улыбка не понравилась — он опять почувствовал себя лишним.

— Он сказал, что у него есть еще несколько.

Софи перевела слова сержанта Дитеру. Мальчик неохотно вышел из комнаты — мать снова вела себя глупо, слишком много улыбалась, слишком часто смеялась. Он убрал кирпич, служивший дверцей его «сейфа», и осмотрел свои сокровища. У него оставалось два украшенных кинжала и три простых, а также кокарды и жестянка со стеклянными камушками. Интересно, они такие же, как стекляшки на кинжалах? В таком случае они тоже могут иметь ценность. Может быть, сержанту они понравятся? Но потом Дитер передумал — ему слишком нравилось играться с камушками, чтобы так просто отдать их. Он положил на место то, что осталось у него от отца — поднос и книгу, — и взял три кокарды. Железные кресты решил не отдавать: он так гордился ими, что просто не мог передать их врагу, который, как мальчик догадывался, вполне способен осквернить их.