Лотос и ветер - Джон Мастерс Страница 37

посреди комнаты. Она скользнула в свою кровать, ту, что была ближе к окну. Он выключил лампу, и в слабом свете она увидела его лицо, уставившееся на догорающий фитиль. Лежа неподвижно, она услышала, как он скидывает тапочки под другой кроватью. Затем он прошел босиком по циновочному полу. Его дыхание было совсем близко от нее. Его тело пошевелилось, и она услышала легкий стук его коленей, когда он опустился на колени рядом с ней. Она осторожно протянула руку. Прежде всего, она не должна схватить его. Он должен забыть, что охотница когда-либо существовала; вместо этого он должен знать, что она была его сердцем и сейчас трепетала в совершенном ритмичном экстазе доверия, каждый удар которого, подобно волне, распространялся дальше, чем предыдущий.

Он сказал не шепотом, так что слова очень громко прозвучали у нее в ушах в темноте: «Энн, мне кажется, я начинаю понимать, что такое любовь. Мне было невыносимо видеть, как ты причиняешь себе боль. Это любовь?»

Она сказала: «Да, но… Робин, с тобой я не буду, я не могу. О, дорогая, разве ты не видишь, что мне больно, потому что я не могу приблизиться к тебе — только так?»

Спустя долгое время он сказал: «Я чувствую, как ты плачешь. Я буду чувствовать это все время, пока меня не будет. Будет хуже, это будет невыносимо, если ты начнешь плакать, потому что так тоже ничего не выйдет».

— Есть, должно быть.

«Энн, мне страшно. Чем ближе я к тебе, тем больше мне становится страшно — за тебя. Нет, это чертова ложь. Для себя.

Она услышала, как на соседней кровати скрипнул навар. Полночи по обивке потолка бегали крысы. Внезапно в центральной комнате заскрипели доски, и затрещал угасающий огонь. На самом деле она не плакала — Робин чувствовала эти слезы внутри себя — и, стиснув зубы, она не собиралась плакать сейчас. Она не почувствовала бы ни стыда, ни возмущения, ни разочарования — ничего.

Но ей стало трудно управлять своими чувствами. В первые часы она воспринимала любовь и доверие Робин как яблоки на стене, недоступные для нее. Лестница Кэролайн Сэвидж была недостаточно длинной, или земля была недостаточно твердой, чтобы ее установить, — что-то было не так. Она не чувствовала прежнего отчаяния, потому что должен был быть способ перелезть через стену, такова была природа Робин. Кто-то должен знать. Робин не смог бы причинить ей боль, но, поскольку она любила его, ей было бы больно, только если бы стена оказалась неприступной. Тогда ее рана была бы самой серьезной.

Она снова охотилась. Робин не искал ее любви и не принуждал ее. Откуда ему знать ее глубину и силу упорства? Она была похожа только на львицу, расхаживающую вверх-вниз, вверх-вниз, хлещущую хвостом.

Но, Боже милостивый, я всего лишь хочу, чтобы он не боялся.

Как, по-твоему, он должен в это поверить?

Подобравшись к нему поближе и… о, пожалуйста, пожалуйста! Кто-то должен знать.

* * *

Две недели спустя, воскресным утром, одетая во все свое лучшее и вернувшаяся из церкви, она сказала матери, что пойдет навестить ее. Ее мать спросила: «От кого?» Она ответила: «Просто звоню, мама», — слегка улыбнулась и вышла из бунгало. Сейчас она была невестой; через пять месяцев и две недели она станет матроной.

Через десять минут она свернула на подъездную аллею к дому Эдит Коллетт. Носильщик явился на ее зов, посмотрел на нее с некоторым удивлением, но провел в скудно обставленную гостиную и поспешил доложить о ней. «Миссис Сэвидж», — сказала она, как ее зовут. Она позвала мужчину: «Скажи: «Робин Сэвидж, Мемсахиб». Пока она ждала, она с интересом осматривала комнату. Цвета мебели были намного светлее, чем она когда-либо видела в домах раньше. Длинные светло-голубые шторы мягкими изгибами откидывались назад, свисая с окон. Ни одно дерево не было красным. Это было не слишком уютное место и не особенно опрятное, но оно бросалось в глаза. Это нельзя было не заметить.

Эдит Коллетт вошла, шурша голубым мадрасским муслином. Она опустилась на пуф, когда Энн поднялась, и с приятным смехом притянула Энн к себе. «Наша самая красивая невеста. Я рад, что вы пришли. Не хотите ли чаю?

«Нет, спасибо, миссис Коллетт. Я… просто хотел позвонить.

«Теперь, когда вы замужем, вы хотели бы отмежеваться от грубости вашей матери?» спросила миссис Коллетт, внезапно перестав улыбаться. Энн знала, что ее мать так и не позвонила. Миссис Коллетт продолжала. «Это очень любезно с вашей стороны. Но я знала, что это не ваша вина, Энн.

Энн выпалила: «Я всегда хотела позвонить, честно, хотела. А теперь я замужем, все по-другому».

«Не сомневаюсь, Энн. И получше, если повезет.

Энн глубоко вздохнула. «Миссис Коллетт, видишь ли, ты здесь одна, и я подумал… я подумал… возможно, ты позволишь мне приехать и разделить это с тобой — я имею в виду, жить здесь, учиться вести хозяйство и выполнять работу, если это не будет тебе в тягость… если ты поможешь мне, подскажешь, что делать, чтобы я мог учиться и не путаться у тебя под ногами?»

Каким-то образом она оскорбила другую женщину. Миссис Коллетт резко наклонилась вперед. «Ты имеешь в виду, не в том смысле, который твоя мать, несомненно, называет моими любовными похождениями? Но правда в том, что ты больше не можешь жить с ней под одной крышей, не так ли? Какой порт в шторм?

Энн вскочила, чувствуя себя несчастной и сбитой с толку. «Нет, нет, миссис Коллетт! Я имею в виду, я не могу выносить этого дома, но я тоже хочу приехать и жить с тобой. Я не спрашивал свою мать и даже не упоминал об этом. С ней бы случился припадок.

«Почему?» спросила миссис Коллетт уже не так сердито и, слегка улыбаясь, стала ждать ответа Энн. Энн не могла вымолвить ни слова, потому что ответом было: «Моя мать считает тебя неоплачиваемой шлюхой».

— Можешь не отвечать, — сказала миссис Коллетт. Я прекрасно знаю, что твоя мать думает обо мне. Дело в том, ты согласна? — Конечно, нет, миссис Коллетт, — сказала Энн. Но… ну, мне было бы все равно, если бы худшее, что она думала, оказалось правдой. Вы всегда были добры ко мне. Я восхищаюсь тобой и… и я хочу быть похожей на тебя. Мне больше не нужны никакие матери, даже миссис Сэвидж. Я могла бы поехать туда, и она была бы замечательной. Это не то, чего я хочу. Я замужем, но я ничего