Смерть куртизанки - Данила Комастри Монтанари Страница 34

Но Аврелий позаботился о том, чтобы её поместили среди пожилых рабынь и баловали сластями. Слуги старательно выполняли предписания врача, который нашёл девочку в состоянии крайнего истощения.

Требовалось хорошенько кормить её, но начинать следовало с овощей и фруктов и давать ей с каждой едой пригоршню нежных пророщенных в темноте зёрен пшеницы и ячменя. По мнению Иппаркия, эта «трава богов», нежные проклюнувшиеся листочки, вернут силы изголодавшейся девочке и укротят её небывалый аппетит.

Псека охотно подчинилась приятному лечению, начала поправляться и всё меньше боялась сторожей, особенно этого строптивого охранника Кастора. Сейчас она с любопытством смотрела на господина, не зная, подойти к нему или стремительно умчаться, словно дикое животное.

Аврелий улыбнулся ей, желая вызвать доверие, но не забывая, что малышка считает его убийцей и внимательно следит за ним. Следовало действовать очень осторожно, чтобы не спугнуть её.

Тут явился запыхавшийся Кастор. Заметив его, девочка мгновенно скрылась из виду, спрятавшись за бассейном.

— Эта обезьянка убежала от меня! Только что была тут и вдруг исчезла, — тяжело дыша, с волнением произнёс он.

— Не хочешь ли ты сказать, что не уследил за ней? — строго спросил Аврелий.

— Бей тревогу, патрон! Скорее! Она не могла уйти далеко!

— Проклятый грек, я же велел тебе ни на минуту не спускать с неё глаз! — прогремел Аврелий, притворяясь, будто вышел из себя.

— Прости меня, патрон, я найду её, даже если придётся пешком обойти весь Рим! — Кастор понимал, что допустил промах.

— Ты мне заплатишь за это!

На этот раз несчастный Кастор и в самом деле оконфузился. Он не только не оправдал доверия господина, но позволил провести себя какой-то девчонке, от горшка два вершка, казавшейся полной дурой.

Аврелий охотно продолжил бы эту комедию, чтобы помучить раба, который заслужил наконец урок, но девочка улыбнулась и положила конец игре, выйдя из своего укрытия.

И Аврелий весело хохотал, пока Кастор носился за ней по перистилю, ругаясь на чём свет стоит, обильно пересыпая свою речь крепкими греческими выражениями.

Он почти догнал девочку, как вдруг она, легко перескочив через невысокую ограду между портиком и перистилем, уткнулась в тунику Аврелия, превратив его таким образом в свой щит.

Однако она быстро поняла, что позволила себе лишнее, и тут же отстранилась, но Аврелий успел погладить её по голове. Девочка замерла, не зная, как быть. Патриций снова приласкал её и взял за руку.

— Теперь пойдём со мной, Псека, не хочу, чтобы меня беспокоили. Иди и ты, Кастор, и горе тебе, если ещё раз упустишь её. Думаю, ты встретил наконец человека, способного провести тебя! — пошутил он, ведя девочку к эзедре[61], где его ожидал обильный фруктовый завтрак.

Псека вошла в эзедру, по знаку Аврелия опустилась на скамью, склонив голову, чтобы не смотреть на господина, и притворилась, будто рассматривает свои ногти, похожие, скорее, на когти.

Патриций ласково предложил ей несколько фиников в красочных обёртках, а себе налил вина.

Дружелюбие, подарки и забота, которой окружил её господин, для девочки, выросшей в публичном доме, означали только одно: Псека поднялась и, подойдя к Аврелию, принялась недвусмысленным образом ласкать его. Он не удивился, но мягко отвёл её руку. Растерянность и огорчение появились на остроносом личике девочки.

— Нет, Псека, я не для этого тебя позвал.

Растерянность в её глазах сменилась отчаянием.

— Не то что ты мне не нравишься, напротив, ты очень красива в новой тунике! — продолжал Аврелий, старательно подбирая слова, чтобы не задеть её самолюбия. Он понимал, что для неё, воспитанной с единственной целью — стать проституткой, имело значение только тело. — Ты очень мила, в самом деле, и как только подрастёшь, все парни станут бегать за тобой, вот увидишь, — уверенно продолжал Аврелий, утешая её. — А пока постарайся побольше есть и поправляйся. Я староват для тебя, но не волнуйся — можешь оставаться в моём доме, сколько хочешь. Прошу тебя лишь иногда составлять мне компанию, как сейчас.

Девочка с недоверием посмотрела на него.

— В моём доме рабов не бьют, каждому хватает еды и одежды на случай холодов, а если кто-то заболеет, его лечат. Поэтому они верно служат мне и не предают. Глупо становиться врагами, живя под одной крышей.

Псека, казалось, успокоилась и, протянув руку, быстро схватила финик и впилась в него зубами. Аврелий протянул ей тарелку с мелкими красными шариками, девочка раньше не видела таких.

— Это очень сладкие фрукты. Ешь на здоровье. Лукулл привёз их в Рим с Понта Эвксинского[62], где сражался с Митридатом[63], и римские дети сходят по ним с ума. Никогда не пробовала?

Девочка отрицательно мотнула головой и, схватив пригоршню странных сладостей, быстро сунула их в рот.

— Нет! Не так! Нужно выплюнуть косточку! — объяснил Аврелий, порадовавшись счастливому выражению, что появилось на перемазанном лице маленькой рабыни. — Мне ничего от тебя не надо, Псека, но если захочешь, можешь оказать мне важную услугу. — Он помолчал, чтобы она поняла его, и продолжал: — Я знаю, что ты видела меня, когда входил к твоей хозяйке в ту страшную ночь, но не я убил её. Однако я хочу узнать, кто это сделал. Поможешь мне? Но это опасно, вот почему я велел Кастору не спускать с тебя глаз.

Девочка жадно ела и не подавала виду, что поняла его. И всё же он не сомневался, что немота и бессмысленное выражение лица были всего лишь способом защиты беспомощного и запуганного создания.

Полуденную тишину нарушал только свист прятавшегося на высокой смоковнице дрозда.

Маленькая рабыня продолжала молчать.

XIII

ИЮЛЬСКИЕ НОНЫ

Аврелий неохотно направлялся к дому Аннея Корнуто, где старые аристократы, сделавшие стоицизм доктриной собственной жизни, договорились встретиться, чтобы послушать публичное чтение последнего труда Сенеки[64].

Встреча со знаменитым философом не слишком привлекала Аврелия. Хотя он полностью разделял его идеи, всё же считал его слишком лицемерным. Короче, был убеждён, что Сенека хорошо проповедует, но плохо воспитывает.

Из-за этого он избегал посещать интеллектуальные кружки стоиков, предпочитая собрания в светских салонах на греческий и эпикурейский манер, более поверхностные, зато не такие скучные.

Тем не менее он не только принял приглашение, но и поспешил на встречу с философами в надежде «случайно» увидеть там молодого Гая, который, по словам Сервилия, посещал дом Корнуто довольно регулярно.

Понадеявшись, что не придётся выслушивать слишком много нудных разглагольствований о счастливых республиканских временах — о чём можно было тосковать, вспоминая тяжёлые годы гражданских