Наследники чужих судеб - Ольга Геннадьевна Володарская Страница 4

— Ишь чего удумал! Чтоб я еще раз на себя хомут повесила? Да ни за какие коврижки!

И все же пошла она под венец второй раз. Не смогла отказать влюбленному в нее красному комиссару. Мужчина при власти, при кормушке (голодали тогда в их краях), при возможностях. Фросе стало тесно в Ольгино, хотелось в город, и муж обещал сделать все для того, чтобы его перевели. Но этого не случилось. Комиссар, узнав об измене жены, пришел в бешенство и устроил стрельбу. Сначала он палил по Фросе, а когда попал ей в шею, пустил пулю себе в висок. Умер на месте. В отличие от благоверной. Та выжила, но осталась инвалидом: не могла держать шею, и голова заваливалась то набок, то вперед. Однако это не мешало Ефросинье вести бурную личную жизнь. Мужички как ходили к ней, так и продолжали это делать. Она еще не каждого пускала на свое ложе, выбирала тех, кто покрепче, покрасивее. В сорок семь слегла, но без мужской ласки не осталась. Ею Фросю одаривал местный фельдшер. Придет давление померить, укол поставить, да и останется на ночь. Благо не женат был в свои двадцать семь, мог себе позволить.

Умерла Ефросинья четыре года спустя от сердечной недостаточности. Как поговаривали, во время секса, но фельдшер уверял, что обнаружил ее мертвой, когда явился с медосмотром. К тому времени он создал семью и клялся в том, что его шуры-муры с покойной в прошлом. Никто ему не поверил, кроме супруги. Не могла юная барышня допустить мысль о том, что ее муж бегает от нее к лежачей кривошеей старухе.

…Обо всем этом Оля узнала много позже, когда стала взрослой. А в то распрекрасное лето она познакомилась с теткой, о которой очень мало слышала.

— Алена живет в Крыму, — говорила о младшей своей дочери бабушка. — Работает в детском лагере «Артек». Меня постоянно в гости зовет, да я не еду.

— Почему?

— Боюсь дороги, новых мест… Я ж не была нигде, кроме Энска. — Там она училась на медсестру. — Даже в Москве. И моря не видела никогда, поэтому его тоже боюсь. Вдруг волной меня унесет, и что тогда, я ж плавать не умею?!

— Какая ты, баба, трусиха, — хмыкала девочка. — А я бы поехала в Крым. Тем более Алена в «Артеке» работает! Почему она нас с мамой не зовет?

— Поругались они с твоей мамой несколько лет назад. Не общаются. — Баба тяжело вздыхала и меняла тему разговора.

И вот в один прекрасный день Олю с друзьями прогнал с речки дождик и она, вся мокрая и до колен испачканная грязью, прибежала домой, а там… Писаная красавица! Шикарная, как из журнала, да не российского, а зарубежного. Она сидит на диване, скрестив по-турецки ноги, курит длинную, пахнущую чем-то мятным сигарету и разговаривает по телефону. Не городскому, а мобильному! Оля такого в Ольгино ни у кого не видела, хотя говорили, что у мэра, директора мясокомбината и смотрящего за городом они имеются.

— В вашей дыре связь ни к черту! — кричит она и отбрасывает телефон. — Никак до Ольгино прогресс не дойдет? — Красавица встает, потягивается и смотрит на Олю. — Ты кто?

— Это твоя племянница, — отвечает за нее бабушка, выходя из кухни. В руках у нее блюдо с ягодным пирогом, на голове новый платок, на кофте — брошка. Ее только по случаю достают.

— Совсем на сестру не похожа, — замечает та. — Но это и хорошо, у той вечно рожа недовольная, а эта, сразу видно, хохотушка…

— Это точно. Сколько ни говорим ей: «Смех без причины — признак дурачины», — все равно ржет постоянно.

— Правильно делает. — Красавица подмигнула девочке. — Меня Аленой зовут. А тебя?

— Я же тебе говорила, — опять вмешалась бабушка. — Оля она. — И только сейчас заметила, в каком виде внучка ввалилась в дом. — А ну марш ноги мыть! Я убиралась полдня, а она с черными пятками на дорожки…

Когда девочка привела себя в порядок и переоделась в сухое, они сели пить чай с пирогом. С аппетитом его поедая, Алена рассказывала о своей долгой дороге. Смешно и увлекательно. Оля хохотала над ее рассказом, и никто бы не сказал, что это без причины. Бабушка тоже смеялась и любовно смотрела на блудную дочь. Та вернулась в Ольгино навсегда!

С теткой девочка подружилась сразу. Немного похожая на ее маму внешне, она была полной ее противоположностью: озорной, веселой, легкой. Она не читала нотаций, не делала замечаний, не заставляла вести себя подобающе и не затыкала Оле рот. Общалась как с подружкой. Но при этом оберегала: на глубину не пускала, неспелые яблоки отбирала, на переходе оживленной дороги держала за руку. «Вот бы она была моей мамой!» — регулярно ловила себя на этой мысли Оля и стыдилась ее.

Когда в ее жизни появилась Алена, друзья перестали для девочки существовать. Она ходила за теткой хвостом и была на седьмом небе от счастья, если та отправлялась с ней куда-то. Оля даже в микрорайон готова была с ней ездить на вонючем рейсовом автобусе (от запаха бензина ее рвало), но обожала другое: походы на затон. Топать до него — не меньше часа. Доехать не на чем, разве что на велике, но их у барышень не было. Правда, иногда их подбрасывали пацаны, сажая к себе на рамы. Олина мама ни за что бы не села на велик деревенского подростка, а Алена запросто.

Как рассказывала бабушка, при купце Егорове затон был широк, полноводен и прекрасен. Сама не застала, но от матери слышала. По нему ходили пароходы, грузовые и прогулочные, здесь были оборудованы пляжи, построен речной вокзал и торговые павильоны. При советской власти затон остался крупной водной артерией, но обезличился. Местные купались уже на диких пляжах, а прогулочные кораблики стали ходить все реже. В перестройку же затон загадили. Мясокомбинат стал спускать в него отходы. Вода в нем потемнела, стала вонять, берега заросли, заболотились. Алена рассказывала, как плакала, видя, во что превращается любимый водоем. Думала, конец ему, но нет. За десять лет, что затон отдыхал от сброса, он самоочистился. Прежним не стал, но уже не вонял, и вода в нем избавилась от мути. Жители микрорайона со временем об этом месте позабыли, им легче до самой Оки добраться, а сейминцы вернулись на