Последний кайдан - Элла Чак Страница 8

человека более двухсот. Я быстро понял, что точно так же, как и крупные суставы, ведут себя все остальные. Перестав звать няньку, я стал сам вправлять их обратно. Через полгода я с лёгкостью мог «отпустить» любой сустав и вернуть его обратно, что делало меня похожим на желе или мешок с костями. Самой большой частью тела оставался череп, даже когда я отпускал челюстные суставы и рот мой опрокидывался к груди. Пару раз я напугал таким лицом мальчишек, обозвавших меня калекой, и продолжил тренировать фиброзную ткань, растягивая её.

До двенадцати лет я ходил с костылями под мышками, учился писать заново, выполняя домашнее задание по ещё недавно любимому предмету – математике. Я так привык к костылям, что, когда они стали мне не нужны, не смог с ними расстаться. Они стали маскировкой, моей засадой и прикрытием.

Каждый день я приходил в спортзал и любовался карими крапинками окислившейся крови. Каждая из них – моя слабость. Каждая – моя боль. Унижение, слёзы, обида. Теперь их нет во мне. Не осталось ни единой слезинки. Все они там, засохли коричневыми пятнышками на стене спортзала, оставив во мне белоснежно-чистую жажду мести, такую же белую, как полы в боевом зале Гэ Тоси.

С того дня моя улыбка возле стены, где я стал калекой, шокировала нянек, учителей и тех парней, которые меня изуродовали. Они сочли меня дурачком, а не просто убогим, решили, что удар головой об стену повредил мой разум.

Одни меня жалели, другие обходили стороной. Друзей у меня не было. Я не был нужен людям, а они – мне. Разве не это идеальная схема коммуникации, когда ты уже… не совсем человек?

Но… кто же я?

* * *

За два года я с лёгкостью натренировался отпускать и возвращать суставы на место даже на бегу. Мои руки становились длиннее почти вдвое, как и ноги. При этом я не терял способность передвигаться и мог пробраться в любую щель. Иными словами, мой череп становился узким и пролезал в десятисантиметровые лазейки.

В пятнадцать лет я сбежал из приюта, не взяв с собой и рисового зёрнышка. Только две мои клюки, которые у меня частенько отбирали, я оставил себе.

Себе я оставил и имена тех, кто сделал меня таким: Мори Баку, Абэ Ао, Икэда Саку. Пятнадцатилетним мальчишкой я не знал, найду ли их снова. Убью или помилую, когда доберусь до них? И какой смертью все трое умрут?

Ответы на эти вопросы я получу спустя два с половиной года, когда сам уже буду… мёртв.

* * *

Куда податься человеку без образования, но с навыками, как у меня? Разве есть ещё в Токио домушник, способный войти в квартиру через створку для кошки? А просочиться через сливную решётку?.. Я решил, что мой талант будет полезен среди якудза.

Много лет назад словом «якудза» называли проигрышную комбинацию в карточной игре или бесполезного человека. Таким для нормального общества был я. Лишённый связей, семьи, здоровья и хоть каких-то покровителей, которых другие в жизненном стартапе называют матерью и отцом.

Без образования не будет работы, без работы не будет карьеры, без карьеры не будет уважения и денег. Образование в старшей школе платное, а чем мне за него платить? Украденной из кошельков добычей, цифры которой в виртуальном мире я обменяю на цифры оценок и рейтингов успеваемости? Не уверен, что должность менеджера, хирурга, официанта или продавца поможет мне найти ключи к моему прошлому. Что означает огарок свечи? Кто те девочки из сна? Что за синее пламя огибает их ноги, не причиняя вреда?

Я откусил кусочек тамагояки – омлета на палочке.

– Ноги… Её ноги… – думал я о девушке из сна, возле ног которой лежали лук и стрелы.

Как и все парни моего возраста, я щекотал воображение красотой дзэттай-рёики[24]. У девушки из моего сна на ногах были чулки, но не из ткани… Я уверен, что это родимые пятна. Их густота от щиколоток уменьшалась. Выше колен они становились прозрачнее и реже. В прорезях синих тканей, вздымающихся вместе с огнём, я видел босые ноги. Кожа ближе к щиколоткам казалась совсем коричневой. Она была в пятнах, но они жались друг к другу так близко, что сливались в одно.

Зарисовав по памяти расположение пятен на ногах девушки, я приложил листы к стене, возле которой меня четвертовали. Каждое пятно моей крови совпало с рисунком ног той, чьё имя я так и не выяснил. На её кожу летела бы моя кровь, если бы она стояла возле той стены, где меня покалечили. Но там никого не было. Не призрак же она, в конце концов!

Кем бы она ни была, её зрачки пылали синим огнём, и она смотрела на меня, как воин, готовая сражаться. Её одежды из лёгких тканей перетягивал тугой кожаный корсет с кучей ремешков на плечах и запястьях. Волосы были короткими, едва касались плеч, и пряди выкрашены в тот же цвет, что и синий огонь.

Вторая девушка отличалась зрачками с оранжевым пламенем. Взгляд её был намного мягче и заботливее. Каждый раз, когда она собиралась произнести что-то, глядя на меня, чувство скромности не давало ей сделать это. Тонкие губы подрагивали. Длинные ресницы опускались. Вместо неё на меня глазели мыши, облепившие её стан, и пронзало чувство, что они пронзают мою душу рентгеном.

Не знаю почему, но я чувствовал себя спокойнее, когда видел во сне этих девушек, взрослеющих вместе со мной. Когда-то им было шесть, а сейчас – шестнадцать. Девушка со стрелами предупредила меня о нападении седовласых, но… видимо, помочь мне она не могла. Да и… существует ли она на самом деле?

Действительно, меня слишком часто били по голове. Я видел сны и персонажей из каких-нибудь комиксов. Помешанный на ногах, чулках и юбках (мне вообще-то шестнадцать!), грезящий о подружке с пятнами на коже (такими же, как отпечаток моей крови) – незримой свидетельнице моих мучений, обернувшихся для меня даром, – я быстро завоевал репутацию лучшего вора в Токио и привлёк внимание нужных людей из якудза.

* * *

Сначала меня заметили мелкие сошки, работающие на боссов. Их легко опознать по татуировкам. Якудза не скрываются ни от властей, ни от общества. У них свои кланы, эмблемы, офисы. Меня быстро взяли в оборот и дали первую работу.

Костыли и побитый вид сделали из меня человека, которого не поднимется рука заподозрить в дурном. Калекой притворялся я ловко. Если случалась погоня, то моё