Плохая кровь - Сара Хорнсли Страница 17

с отделкой из дуба. Он богато украшен черненой резьбой. В детстве этот камин казался мне впечатляющим, но теперь я понимаю, что именно таким он и был задуман – и это сразу ослабляет эффект. То, сколько стараний было приложено, чтобы сделать камин впечатляющим. Далее, справа по коридору, находится салон. По идее, это самая уютная комната в доме. Между ним и кухней расположен кабинет. Оказавшись там, я начинаю испытывать страх, хотя и не понимаю, перед чем именно. И это весь первый этаж. Если только тебя не интересует туалет.

Айя улыбается, и по ее улыбке я понимаю, что мне не нужно описывать туалет, если я этого не хочу. А потом она аккуратно складывает руки на коленях.

– Ты не сказала мне, что чувствуешь в салоне. Только то, что это должна быть самая уютная комната в доме. Так ли это? Ты когда-нибудь бываешь там?

Я закрываю глаза и шепчу:

– Нет.

– Понимаю… А что наверху?

Там темно. Слишком темно. Я одна. Обхватываю руками колени.

Есть вещи, которые Айя знает, – например, то, что случилось в салоне, – и другие, которых она не знает.

«А что наверху?»

Теперь мне понятно: Айя все это время знала, что бросает меня на глубину. И ждала, какими спасательными кругами я воспользуюсь. Ее совершенно не интересовала входная дверь. Она знает, как я отношусь к нижнему этажу и к тому, что там случилось. Ее интересует верхний этаж. Наверху хранится больше всего секретов. Полагаю, она подозревает, что до сих пор не посвящена в них.

Потому что дом – это не просто здание. В доме всегда таятся секреты.

– Что ты можешь сказать про свою спальню? – продолжает Айя, переходя к делу. Я силюсь что-то сказать, но она не дает мне шанса. – Что ты можешь сказать про стену у себя за спиной? Я вижу крючок, а обои в этом месте выцвели слабее. Что там раньше висело? Это была картина? Фотография?

Я поворачиваюсь лицом к стене – осторожно, стараясь, чтобы в поле моего зрения не попал шкаф-купе, – хотя напоминание мне не требуется: я точно знаю, что висело когда-то там.

– Это была наша с Джейком фотография, – говорю я. – Сделанная на мой восемнадцатый день рождения.

– Если я правильно помню, в тот день ты прекрасно провела с ним время. Ты знаешь, где сейчас эта фотография?

– Она разбилась.

– Очень жаль. Какие чувства вызывает у тебя этот факт?

Я рада, что Айя пошла по этому пути, вместо того чтобы спросить, отчего фотография вообще упала со стены и разбилась на тысячу кусочков. На этот вопрос ответить легче. Мне нет нужды раскрывать, что я швырнула снимок на пол в тот день, когда меня отправили жить к Шарлотте и тете Кэрол. Через неделю после того, как Джейк бросил меня. Через неделю после смерти отца.

– Мне все равно. В любом случае все это было ложью.

– Что было ложью?

– Та ночь. Мой день рождения. Это была одна сплошная ложь.

Прежде

Джастина

Кровь текла по голени Джастины, там, где она рассекла ее о ветку у реки, но девушка не чувствовала этого. Возбуждение от того, что Джейк рядом, заглушало боль – особенно когда он подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице. Она взвизгнула от восторга, обвив его шею руками.

– Спасибо за лучший день рождения, – произнесла Джастина, когда он осторожно поставил ее на ступеньку. Им приходилось вести себя тихо. Сегодня вечером ее отец должен был куда-то уйти, но она боялась, что его планы могут измениться. Вдруг на самом деле он остался дома и они разбудят его? Слишком рискованно. Джастина осознавала, что отец всегда будет опекать ее сильнее, чем Макса, – ведь она была девушкой, – но все чаще ей казалось, что поводок натянут слишком туго. Иногда ей требовалось немного свободы, чтобы она могла хотя бы перевести дух и что-то решать за себя – в том числе насчет встреч с Джейком.

Неприятие того, что у нее есть парень, было вполне осязаемым. Вопросы, которые задавал отец, взгляды, которые он бросал на них, – все это заставляло и ее, и Джейка чувствовать себя неловко. Неужели все девушки, встречаясь с парнями, находятся под столь пристальным отцовским вниманием? Возможно, так и есть, и ей просто чудится, будто все гораздо хуже, чем есть на самом деле. Проблема, как обычно, в ней самой.

«У тебя слишком живое воображение. Это чревато неприятностями», – говорил ей отец в детстве.

– У меня есть еще один сюрприз, – сообщил Джейк, лукаво сверкнув глазами.

– Еще один?

В тот вечер за ужином в «Финчес» он уже преподнес ей идеальный подарок. И сейчас она провела кончиком большого пальца по срезу камня – одновременно ровному и шероховатому. Чудесное золотое ожерелье с зеленым кулоном неправильной формы. «Как твои глаза», – сказал Джейк. Джастина всегда остро осознавала, что у нее зеленые глаза и рыжие волосы. Она знала, что это выделяет ее среди других девочек в школе. Она не была похожа на гламурных женщин с журнальных страниц. Слишком большие глаза. Слишком непокорные волосы. Но рядом с Джейком она чувствовала себя прекрасной.

– Не слишком-то надейся на чудо, – предупредил он. – Этот подарок не будет дорогим, и вообще я не уверен, что это хорошая идея.

– Джейк Рейнольдс, ты не имеешь права так поступать. Я требую, чтобы ты сейчас же отдал мне этот подарок! – Она надулась, надеясь, что это выглядит мило, а не по-детски. Хотя на самом деле понятия не имела, как играть в эту игру, где она должна была быть одновременно желанной и недоступной, красивой, но скромной.

– Хорошо, но обещай, что не будешь смеяться, – серьезно произнес он.

Они, обнявшись, протиснулись в ее спальню – дверной проем был слишком узким для них двоих, но они не желали размыкать объятия. Плечо к плечу, бедро к бедру, рука к руке…

Когда Джейк повернулся к Джастине лицом, то оказался в полосе лунного света, и она отметила, что вид у него действительно немного взволнованный. Это было мило.

Он пошарил в кармане пиджака и вытащил конверт, а затем нерешительно протянул ей. На лицевой стороне почти неразборчивым почерком было написано ее имя.

– Что это? – Джастина повертела конверт в руках.

– Я написал тебе письмо. Знаю, у меня не всегда хорошо получается говорить, поэтому я попытался рассказать тебе о своих чувствах. Это был лучший способ, который я смог придумать. Потом, когда понадобится, ты сможешь перечитать это.

Никто прежде не писал ей писем. Эсэмэски,