Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина Страница 13

Справа от Никиты расположился старший брат тестя Валерий, режиссер третьеразрядного театрика, мнящий себя буревестником андеграунда. Он манерно тянул в нос гласные и теребил красный шейный платочек — это в такую-то жару! Его вторая жена, знойная горянка Виктория, блистала слишком большими, чтобы быть настоящими, бриллиантами в ушах, на руках и в смелом декольте алого платья. Никита в который раз удивился, почему вульгарные женщины, неважно, брюнетки или блондинки, — почему они так любят пылающе красный цвет.

Между Валерием и Викторией крутился их семилетний сынок Артур, мастью пошедший в мать. Впрочем, и повадками он тоже был настоящее дитя гор, даже говорил с легким акцентом — видимо, дома Виктория общалась с ним по-грузински.

Рядом с Викторией, на самом уголке, примостился Вадик. Маленький, щупленький, он выглядел подростком, хотя ему пошел двадцать второй год. В торце стола, напротив бабки, хмурой вороной нахохлилась Галина, дочь Анны. Длинное серое платье унылого покроя, бесцветные жидкие волосы так туго стянуты в пучок, что тащат за собой к вискам и глаза. Ни намека на косметику, тонкие, злобно поджатые губы.

И еще две пары: дочь Валерия от первого брака Марина с мужем Алексеем и сын умершей дочери Эсфири Ароновны Дмитрий с женой Вероникой. Очень странные, надо сказать, парочки.

Вот и вся семейка. Клан.

Глава 9

Никита вспомнил рассказ Лешки. Его жене Ольге, помешанной на генеалогии, как-то взбрендилось собрать вместе всех живущих в Питере родственников. Ее прадед когда-то приехал из-под Тамбова, а за ним — его братья и сестры, семь или восемь человек. Сначала жили дружно, а после войны из-за чего-то рассорились и перестали общаться. Так вот Ольга из-под себя выпрыгнула, но собрала всех. Тоска получилась смертная. Если старшее поколение, дети тех самых тамбовских переселенцев, еще нашли какие-то общие темы для разговора, то их дети и внуки откровенно скучали. После чего Ольга пришла к выводу, что незнакомые дальние родственники интересны только в качестве генеалогических единиц родословного древа.

У самого Никиты родни не было вообще. Бабушки-дедушки умерли задолго до его рождения, мать — в прошлом году, а отец погиб на китайской границе в шестьдесят девятом.

Наконец-то Никита нашел себе местечко. В огромном саду, похожем на изысканный французский парк, хватало уголков, уютных закоулков, скамеечек, беседочек. Но, как назло, везде кто-то уже был. Родственники вывалились из дома, переодевшись после обеда в «цивильное», и разбрелись по саду в ожидании «суаре» — второй серии юбилейного торжества. То ли ужин, то ли чай с закуской и выпивкой — поди разбери. Никита и так был сыт всем по горло. Взял бы да уехал. Но ради Светки приходится терпеть. Даже не ради Светки, а ради Машки. Послать бабку подальше — кто тогда будет девчонке-инвалиду оплачивать лечение? Он, начинающий — это в сорок-то с хвостиком! — риэлтор? Или Светка-переводчик?

За розовыми кустами притаилась скамеечка. Видимо, для любителей помечтать среди парфюмерных ароматов. Разогретые солнцем розы в ожидании ночной грозы пахли так одуряюще, что у Никиты закружилась голова. Он уже хотел встать и уйти, как из-за кустов послышались голоса.

— Ты разве меня не помнишь? — с игривой ноткой спросила женщина.

— Честно говоря, не очень, — ответил юношеский тенорок.

— Ну как же, еще на старой даче, в Сосново. Ровно десять лет назад. Бабушке тогда семьдесят исполнилось. Мне было десять, а тебе одиннадцать. Ты меня качал на качелях и спрашивал таким светским тоном: «Скажи, тебе нравится Луис-Альберто?»

— Какой еще Луис-Альберто?

— Ну, сериал такой был. «Богатые тоже плачут».

— Не помню я никакого Луиса-Альберта. И тебя не помню. Дачу помню, собаку помню, а тебя нет.

— Печально, — вздохнула женщина. — А я о тебе вспоминала.

Никите стало неловко, но выйти из-за кустов — значит, пройти мимо них, а это еще хуже. Оставалось сидеть и слушать, морщась от назойливого запаха.

— Скажи, а почему ты больше к бабке не приезжал ни разу? — продолжала женщина все более кокетливо.

— Да потому что родители развелись, я остался с матерью. А она была против, чтобы я ездил к бабушке. Считала, что это из-за нее они с отцом развелись, что если бы она не лезла… Да она мне и не бабушка, если хорошо разобраться. Бабушка-то еще до моего рождения умерла.

— Ну, двоюродная бабушка.

Наконец-то Никита сообразил, кто этот юноша с нежным певучим голоском. Вадик, сын Андрея Израилевича. Тот самый, который за бабкин счет учится в Англии на финансового аналитика.

— Ага, полудвоюродная бабушка, — фыркнул Вадик.

— Не принципиально. Скажи, Вадик, ты знаешь, о чем твой отец с моим после обеда шептался?

— Глупый вопрос! Разумеется, о бабкином завещании.

— И что?

— Да ничего. Просто Зоя спелась с Анной. А у Анны имеются знакомые психиатры.

— Вот оно что! Значит, они…

— Тихо! Идет кто-то.

Сначала Никита подумал, что Вадик разговаривает с Галиной, но сообразил, что та старше, к тому же Андрей никак не мог разговаривать с ее отцом по той простой причине, что тот уже умер. Значит, это могла быть только… как там ее? А, Марина.

Он осторожно раздвинул густо сплетенный колючие ветки и действительно увидел Маринин желтый сарафанчик. Она шла в одну сторону, к дому, а Вадик, в зеленовато-серых шортах, майке и бейсболке, — к теннисному корту, где вяло стучал о землю мячик.

Никита зазевался и не успел выйти — по ту сторону кустов, где тоже стояла полускрытая листвой скамеечка, снова раздались голоса.

— Ты можешь выслушать меня спокойно, без истерики? — мужской голос едва сдерживал ярость.

— Какого черта?!

Ага, знойная горская женщина Виктория. Интересно, с кем? Никите почему-то уже не было неловко, скорее, любопытно. Он снова попытался осторожно раздвинуть ветки, но это мало что дало: мужчина сидел к нему спиной.

— Я не собираюсь с ней разводиться, поняла? Я тебе с самого начала это сказал. Ты что, совсем тупая?

— Но ведь я…

— Не ори! Если ты разведешься с Валеркой, а я с Зоей, мы оба останемся с носом. Так что засунь свой идиотский южный темперамент в задницу и жди. Тем более что недолго осталось.

— Как? — нисколько не обидевшись, удивилась Виктория.

— Я сказал, не ори! Старая она уже, вот как.

— А-а,.. А я-то думала…

Илья засмеялся, словно дверь несмазанная заскрипела.

— Вико, не обо всем надо говорить вслух, да? — передразнил он ее акцент. — А вот и наша будущая мамочка! — завопил он совсем другим тоном, сладким и липким, как гематоген. — Садись, посиди с нами.