Твоя последняя ложь - Мэри Кубика Страница 11

Моему отцу еще только предстоит подняться наверх и увидеть дверь ванной, беспомощно валяющуюся на полу, осколки стекла от фотографии в рамке, разбросанные вокруг нее, и кучу скомканных бумажных салфеток, в которые я выплакала целое озеро слез – глаза у меня теперь такие красные и опухшие, что практически закрыты.

– Я все-таки попросила помочь, – говорю я отцу, когда он протягивает мне мою тарелку с разогретыми в микроволновке блинчиками без сиропа и приказом их съесть. – Вот потому-то ты и здесь.

Он наполняет свою кофейную кружку мыльной водой из кухонной раковины и несколько раз взбалтывает ее, прежде чем протереть керамическое нутро кухонным полотенцем. Отец не оставляет мне эту кружку, чтобы я ее вымыла. Сложение у него худощавое, слишком уж худощавое, а волосы на голове напоминают волосики на голове у Феликса. Одевается он почти что по-стариковски – брюки на нем со слишком высокой талией, а узоры на его рубашках с воротничками давно уже не в моде и ныне считаются винтажными. Одежда на его жилистом теле выглядит какой-то обвислой, ткань словно поглощает его тело. На мой взгляд, он слишком быстро стареет.

– Ты нашел тот чек? – спрашиваю я его, только сейчас вспомнив о пропавшем чеке от арендаторов моего отца, на две тысячи долларов арендной платы.

Передаточную подпись он на нем поставил, но так и не внес эти средства на счет. Конечно, за это нужно благодарить мою маму – которая бесцельно бродит по дому и все перекладывает с места на место. Незадолго до рождения Феликса и смерти Ника этот пропавший чек был крайне насущной проблемой – еще меньше недели назад мы с Иззи вместе сидели, роясь в вещах моих родителей в поисках этого чека, так ничего и не обнаружив, – но в суматохе последних нескольких дней о нем как-то успели забыть. Иззи – это платная сиделка, которая присматривает за моей матерью, когда нас с отцом нет дома. Родители Иззи умерли, когда ей было восемнадцать, а затем и девятнадцать лет – один от сердечной недостаточности, другая от четвертой стадии лейкемии, – и ей пришлось заботиться о восьмилетней сестре. Теперь, десять лет спустя, она трудится не покладая рук, чтобы заработать деньги на обучение этой сестры в колледже.

Иззи находится при моей матери с тех самых пор, как у той началась деменция, – или скорее с тех пор, как мы узнали, что это именно деменция, а не просто рассеянность. Она работает в одном из агентств по оказанию медицинской помощи на дому и, как говорит мой отец, просто настоящая находка. Волосы у нее всегда коротко подстрижены – есть в этом что-то мужское, но в то же время и женственное, – добела высвечены и часто украшены цветочками, а тело облачено в самый разнородный набор вещей: юбки с колготками вполне могут сочетаться у нее с узорчатыми носками до колен и всякими замысловатыми фенечками. У нее есть серебряный кулон на тонкой цепочке, на котором выгравировано ее имя – легко читаемым шрифтом, достаточно крупным, чтобы его могли различить пожилые люди и инвалиды. В том числе и моя мать. И когда она недоумевающе смотрит на Иззи, как это частенько случается, та снимает эту безделушку со своей шеи и показывает ее ей. «Иззи» – написано там.

Иззи готовит, убирает, тщательно следит за моей мамой в ванной, напоминая, что нужно вымыть вот тут и как следует потереть вон там. Она в какой-то степени няня – тогда, когда мой отец не может выполнять эту роль, а иногда и когда может, всегда готовая проследить за тем, чтобы моя мама не запрыгнула в машину и не решила прокатиться по району или не насыпала себе в миску наполнителя для кошачьего туалета, залив его молоком, и не попыталась съесть его ложкой – и то и другое уже проделывалось ею раньше. И не один раз. «Зачем вам там вообще наполнитель для кошачьего туалета, если у вас нет кошки?» – спросила я тогда у отца, а он лишь пожал плечами и ответил, что на этом настояла мама. Ну естественно, настояла… Потому что для нее по-прежнему существует кот, бедный Оливер, которого много лет назад переехал грузовик. Она все еще иногда видит его, прячущегося за занавесками.

Но самое интересное произошло в тот момент, когда мама решила подстричь волосы Мейси, незаметно исчезнув в кухне и вернувшись через несколько мгновений с ножницами в руке. Когда мы спросили ее, зачем она это сделала, мама ответила: «У Клары чем-то воняет от волос». В тот день Иззи выволокла ее из комнаты, а Мейси упала на пол и разрыдалась. «Как от старой грязной губки для посуды. Вот зачем. Я даже расчесать их не смогла. Их нужно было подстричь. Это отвратительно».

У Клары.

То есть у меня.

В последнее время моя мама все больше и больше нуждается в посторонней помощи – она теперь практически не спит по ночам, ведет ночной образ жизни, разгуливая в темноте по дому, часто плачет без всякой видимой причины. Ее мозг больше не получает сигналов от мочевого пузыря о том, что ей нужно в туалет, и в результате она чуть ли не каждый день писается. Некогда мать отчаянно боролась с подступающим недугом, используя игры на запоминание, кроссворды и судоку. Выучивала наизусть детские стишки, чтобы доказать себе, что она это может, а потом кружилась в вальсе, декламируя куплеты из «Саймона-простофили»[13], сама не понимая зачем. Читала газеты, регулярно занималась физкультурой, не забывала принимать витамины. Вычитала где-то, что употребление лососины улучшает память, и стала есть ее изо дня в день, а еще записалась на клинические испытания, на которых проверяют эффективность экспериментальных лекарств. Достала из кладовки мою старую игрушку «Саймон»[14] и долго играла в нее.

Ничего не помогало, сознание у нее продолжало затуманиваться.

В тот день Иззи не хотела, чтобы я помогала ей искать пропавший чек за аренду, по вполне понятной причине: я была на девятом месяце беременности и едва могла ходить. «Почему бы тебе не расслабиться?» – сказала она мне, когда мы вместе зашли в кабинет моего отца и я попыталась зайти на его банковский счет онлайн – на тот случай, если он уже перевел эти деньги на счет и почему-то забыл об этом. Моя мать редко выходила из дома – судя по всему, чек должен был быть где-то здесь, однако же его не было. Но когда я села за компьютер