Бал был бел - Лукин Евгений Юрьевич Страница 37

Цыганская чернобыльская

Речка моет берега. Что, Алёша, бледен? Не печалься, запрягай — на восток поедем. Кони рвутся, дуги гнут верстовой Россией. Всё при мне: гитара, кнут, шапка и дозиметр. Кто-то там, видать, к дождю, как ни караульте, потянул не ту вожжу на центральном пульте. Кони мчатся всё быстрей. На загривках — пена. Вылетают из ноздрей три миллирентгена. Стой, цыган! Куда, цыган, гонишь так жестоко? К безопасным берегам Дальнего Востока, где волна о край земли плещется красиво и виднеется вдали город Хиросима. 1988

Песенка про каратэ

Времена пошли не те — переулки — в темноте, и такая канитель, что просто ужас: выйдешь из дому в пальте — возвратишься в декольте да ещё клыка во рте не обнаружишь! Надерясь «алиготе», повстречают в темноте — и ходи потом в бинте, шипя от боли! И пошёл я в простоте, отрыдавши на тахте, прямо в школу карате к сенсею Боре. Со щитом ли, на щите четверть года в маяте бил по каменной плите, ломал бетоны. Но зато пошла теперь жизнь, подобная мечте: у меня в одной пяте удар — с полтонны! Вот статья о карате. Там слова о красоте. Я ж добавлю в простоте такое мненье: скажем, выйдешь в декольте — возвращаешься в пальте, при часах вот, при зонте и в настроенье! 1980

Ашхабадская весна

(школьная фотография)

Как искать бы стал в золе драгоценный камень, пепел выгоревших лет разгребу руками — и сверкнёт ясным-ясна из золы былого ашхабадская весна шестьдесят седьмого. Школьный сад в который раз солнышком заплатан, и стоит десятый класс перед аппаратом, а вокруг — пьяным-пьяна, зелена́, рискова — ашхабадская весна шестьдесят седьмого. Не открыт пока что счёт — всё одни кануны. Мы не молоды ещё — мы всего лишь юны. И глядит, потрясена, с неба голубого ашхабадская весна шестьдесят седьмого. Вот поманит, как блесна. Прилечу — узнаю, что теперь не та весна, а совсем иная. Лягу спать — и не усну. Отпустите снова в ашхабадскую весну шестьдесят седьмого! Ничего не натворю — лишь пройду вдоль сада и украдкой посмотрю я на свой десятый. Ну хоть издали взгляну на себя иного… Отпустите в ту весну шестьдесят седьмого! 1989

Песенка о Б. Щ

Посвящается Б. Щ.

Возле входа в филиал референт торговлю клял: клял базары, гастрономы, клял торговый филиал. Чутко носом трепеща, подходил к нему Б. Щ. — и топырился «макаров» из-под серого плаща. На лужайке Петя Лех совершал смертельный грех — он опять писал романы вдалеке от всех помех. Буреломами треща, выходил к нему Б. Щ. — и топырился «макаров» из-под серого плаща. Шёл, нетрезв и светлошерст, Пчёлкин, тоненький, как шест, наводя людей на мысли об отсутствии веществ. Коверкотами треща, подбегал к нему Б. Щ. — и топырился «макаров» из-под серого плаща. Я, худой и молодой, смылся к Волге голубой и, нырнув, про Куличенку что-то булькнул под водой. Мерно ластами плеща, подплывал ко мне Б. Щ. — и топырился «макаров» из-под серого плаща. 1976

Крайняя песенка

Рвётся мат в очередях громче канонады, рвутся толпы в гастроном, мать его ети! Но для нас, для россиян, многого не надо — нам бы только крайнего найти! …Это всё варяги, немчура высоколобая! Завели усобицу при русских при людя́х! Взяли подали пример — а мы теперь расхлёбывай: до сих пор дерёмся меж собой в очередях… Рвутся новые штаны только что со склада, рвётся вдребезги АЭС, мать её ети! Но для нас, для россиян, многого не надо — нам бы только крайнего найти! …Это всё татары, азиаты косоглазые! Исказили генофонд, как морду на суде! Навязали узелков — а мы теперь развязывай: до сих пор в стране бардак, как в Золотой Орде… Рвутся трубы в феврале в центре Волгограда, рвётся новый Волгодон, мать его ети! Но для нас, для россиян, многого не надо — нам бы только крайнего найти! …Это всё масоны с иудейской подоплёкою! Продали Россию, гады, выпили кровя! Казачков на лошадей — и плёточкою-плёткою выгнать их обратно, в иудейские края!.. Рвётся мат в очередях громче канонады… Рвутся новые штаны только что со склада… Рвутся трубы в феврале в центре Волгограда… Нам бы только крайнего найти! 1990