Новые приключения Царя Обезьян - Дун Юэ Страница 27

Только два часа спустя они стали доступны взору Сунь Укуна, когда, достигнув высокой башни, расположились в креслах друг против друга. Перед ними стоял чайник в зеленую полоску и две квадратные чашки для чая в стиле ханьской династии. На низком ложе сидели три слепые девушки. Одну звали Гэцянхуа, другую – Мотаньлан, а третью – Бэйчжуаньцинтин. Все три, хоть и были слепы, отличались необыкновенной красотой, и каждая прижимала к белой, как яшма, груди лютню прекрасной работы.

– Гэцянхуа, сколько древних событий ты можешь воспеть? – спросил Владыка Маленькой Луны первую девушку.

– Достопочтенный Владыка, – ответила Гэцянхуа, – в прошлом было много печальных событий, в будущем их будет меньше. Мне известно великое число историй, пусть господин Чэнь скажет, какую из них он желает послушать.

– Но господин Чэнь тоже весьма сведущ в событиях былых времен. Назови сама те, которые ты знаешь, – сказал Владыка Маленькой Луны.

– Нет нужды перечислять старые истории, – ответила Гэцянхуа. – Я назову только новые. Вот, например: «Сердечная беседа в Яшмовой Зале», «Скорбное послание государыни У Цзэтянь», «История путешествия на Запад…».

– «История путешествия на Запад» – самая новая! – воскликнул Владыка Маленькой Луны. – Вот что нам подойдет!

Девушки поклонились, тронули струны и громко запели хором:

Не пой, покуда не запоют

   флейты в высоком зале.

На склоне лет поверил, что жизнь —

   долгий-предолгий сон.

Сегодня тайно с сердцем моим

   мы договор подписали…

На благовонный дымок гляжу —

   в думы свои погружен.

Потом, исполнив все двадцать семь аккордов печальной мелодии лютни, Гэцянхуа протяжно запела грудным голосом:

В день, когда Небесный Владыка

   звездную сеть раскинул,

Девять созвездий в пяти уделах

   твердь небес осветили.

Прежде сбивали солнца из лука

   да уловляли тучи,

Капли-жемчужины, облак тучки-чешуйки —

   сотни форм и явлений[55].

Было в бамбуке царя У-хуая

   много волшебных коленцев,

А благодатные листья Гэ-цяня

   дивно благоухали[56].

Змей и дракон[57] отпечатались в сердце,

   словно на яшмовой дщице,

Заяц и ворон[58] запечатлелись,

   как на нефритовой льдинке.

Контуры гор, письмена на камне

   вовсе речей не достойны,

Встретивши старца с Суншань

   священной,

   повоздержись от расспросов.

Яшму, что канула в Западном Море,

   тканью цветной обернули,

Щедро в чертогах Пути Благого

   верных слуг наградили.

Мудрый Сюй Ю[59] поспешил отвергнуть

   платье и трон Дракона,

Горы и реки достались в наследство

   князю почтенному Шуню[60].

Через четырнадцать лет раздался

   в бурю звон колокольный[61],

И перешла тогда власть от Шуня

   к Юю – владыке Дунтина.

Гордый Чэн Тан[62] в Шелковичной роще

   Небу отбил поклоны,

Слезы жемчужные хлынули разом

   возле Террасы Оленей[63].

Ветер-секира и ливень-знамя

   чистый мир распахнули.

На крепостном валу[64] утвердился

   дом династии Чжоу.

Вспомни «Весен и осеней» время,

   камень Уского вана[65],

Горько оплачьте «заострившую

   шпильку»[66] в те стародавние годы.

Яньский правитель, друзья и вельможи

   белые платья надели,

Мужества полон наследник престола,

   красным сделалось небо.

Песни прощальной печальные звуки

   светлым сменялись напевом,

В водах Ишуй облака отразились —

   долгой плывут чередою[67].

Заговор против Цинь не удался,

   шесть государств погибли,

Циньских правителей минуло время,

   камни хранят о них память[68].

Кто бы подумал, их было лишь трое,

   гордых владык могучих,

Свечи русалок вдруг догорели —

   тьма над Восточным Морем.

Горько-печальная песня пропета[69]

   для скакуна и для девы.

Только что горы двигал, а ныне

   с ветром осенним плачет.

Стойкие сердцем старцы седые

   в горный скит удалились,

С мастером Красной Сосны[70] остался

   спутник неутомимый.

Перед героем[71] тучи взметнулись

   ввысь на тысячи чжанов.

Пять священных вершин пожелали

   многих счастливых весен.

Травы желтеют, листва опадает —

   жизни ход неизменен,

Дун свирепый и смелый Цао[72]

   ханьский ствол подрубили.

Время Шести династий настало,

   пудреных государей.

Яшма-роса, многоцветный иней

   в лед узорчатый вмерзли.

«Шесть» и «девять» кружились, вращаясь,

   государи сменялись.

Им вослед воссиял мудрейший

   танский Тайцзун император.

Частная жизнь его мраком покрыта —

   смертному трудно постигнуть.

Не подражайте тем стихоплетам —

   им властитель потеха.

В прошлые годы огни тревоги

   дни напролет не гасли.

Третья луна, зацветающий персик,

   отсвет на яшмовой гриве.

Тень от лошади в полнолунье

   сходна с огромным луком[73],

След двух звезд высоко в поднебесье

   сходен с мечом могучим.

Красный Старец не пожалеет

   чистую яшму и камень,

Войску Драконову безразличны

   души в волнах Сяншуя.

Ночью ветер песком засыпал

   трупы безвинно убитых,

Только потоки слез поминальных

   точат узоры на камне.

Все возроптали и осуждают

   танского Сына Неба,

Где уж понять вам, что цветущей сливы

   наш повелитель прекрасней!

Император Тан только что возвратился из тронного зала, где он обсуждал государственные дела со своими советниками. Император пил вино, любовался цветами, а потом вдруг уснул и увидел во сне драконьего царя, и тот кричал ему: «Государь! Спаси меня! Спаси меня!»

Двор Сына Неба враз затопила

   скорбей-печалей река.

Шлет он на золоченых дощечках

   верным слугам указ:

«Мигом посланца небес доставьте,

   он дракона убил.

Пусть полководцы – Черный и Белый —

   явят усердье