Святитель Григорий Богослов. Сборник статей - Григорий Богослов , святитель (Назианзин) Страница 58

своим духовным складом напоминал больше его. В нем были та же редкая глубина и сила чувства, делавшая характер его более женственным, чем мужественным, что и в бессмертном галилейском рыбаке, та же тихая, тонкая, поэтическая воодушевленность, спокойно царившая над землей из святых глубин синего неба… Если Василий Великий и Иоанн Златоуст по своему характеру не были созданы для тихой внутренней жизни самоуглубления, если их натура была более склонна к чисто внешней жизни и деятельности для других, то у Григория Богослова не было именно этого деятельного нерва своих современников. Ему, «пастырю робкому и осмотрительному»[690], которого, по собственному его признанию, укоряли даже в недеятельности[691], недоставало настойчивости и той закаленности, которая дает людям возможность не только презирать низость своих противников, но и выступать против них и подавлять их. Не будучи слишком вялым и чрез меру горячим[692], он в деятельную жизнь вносил сильное желание мира и покоя. Он считал себя вправе повернуть свой руль, как говорит пословица и как он свидетельствовал сам другу своему Филагрию, и действовать, как действует кормчий, когда он замечает приближение бури, именно – уйти в себя самого и видеть только издали, как другие потрясаются друг перед другом и потрясают друг друга (письмо Филагрию)[693]. Отсюда, хотя и Василий Великий, и Иоанн Златоуст не молчали в своих Словах о мире и покое как общей христианской настроенности, но ни тот ни другой не говорили о нем так, как Григорий Богослов. Подобно тому как святой апостол и евангелист Иоанн может быть назван возвышеннейшим певцом любви, ее учителем, несмотря на то что о любви проповедовали и другие апостолы, так и Григорий Богослов, как учитель жизни, по преимуществу является пред нами учителем мира и единодушия людей во взаимных отношениях. «Любезный мир – мой труд и моя похвала. Любезный мир… весьма сильно и более всякого другого люблю и лобызаю тебя, заботливо храню, когда ты с нами, и со многими слезами и рыданиями призываю, когда ты оставляешь нас»[694]. «Скорблю о том, что не могу, взошедши на одну из высоких гор, голосом, соответствующим желанию, пред целой вселенной… возгласить… всем неблагочестиво мыслящим: сынове человечестии, доколе жестокосердии; векую любите суету и ищете лжи» (Пс. 4:3)[695]; «Будем прекращать собственные разногласия… поручителем же мира – я»[696], «пастырь робкий и осмотрительный»[697], шедший принести «не меч, но мир»[698], – так говорил св. Григорий в своих проповедях, и эти слова его, можно сказать, были основой всей его проповеднической жизни.

Мир, согласие, по глубокому убеждению св. Григория, существуют искони во вселенной. Они одни только могут прекрасно сказать то, что провещало сотворившее все Слово: когда вселенная осуществлялась и устроялась Богом, бехом при Нем устрояя, егда готовяше престол свой на ветрех и егда крепкий творяше облака, егда основа землю и тверды полагаше источники поднебесныя и духом уст Своих даровал всю силу (ср.: Притч. 8:27–28; ср. у Григория). Ограждая, таким образом, как мать, искони вселенную, мир не может окончательно исчезнуть с лица [земли]; поколебавшись, он восстанавливается и, удалившись, непременно возвращается, как то растение, которое, если согнуть его руками и потом оставить на свободе, опять разогнется и обнаружит в себе то свойство, что насилием его можно нагнуть, но не выпрямить[699]. Убеждение в этом вечном мире и согласии на земле св. Григорий повелевает почерпнуть прежде всего из понятия о христианском Боге. «Помыслим [для этого], – говорит он, – во-первых, о превосходнейшем и высочайшем из всего сущего – Боге»[700]. Христианский Бог – Сущий[701], есть Единое[702] [Божество], неописуемое[703], превысшее всех ощущений и мыслей[704], Само с Собой согласное, всегда тождественное[705], но в то же время Оно определяющее Себя по отношению ко всякому другому, существующему вне Его, как обладающее, именно, всем этим другим, не могущее иметь ничего вне Себя; Оно не есть что-нибудь, но не может быть лишено и чего-нибудь; Оно – все: «Оно есть жизнь и жизни, свет и светы, благо и блага, слава и славы, Истинное и Истина»[706]. В этом – Его метафизическое всеединство, а переводимое на язык этики – в этом Его мир, любовь и отсутствие всякого разногласия и разъединения. В этом у Него столько согласия с Самим Собой и с вторичным, что, наряду с другими именами, какими угодно называться Богу, стало преимущественно Его названием – мир (Еф. 2:14), любовь (1 Ин. 4:16)[707]. Человек – это οιχονοούμενον[708], по выражению Григория Богослова, θεια μοιρα[709], есть создание Бога по Его образу[710], и это с логической необходимостью заставляет заключать каждого, что метафизическая природа Бога (всеединство) и этическая (мир и любовь) должны были отчетливо обозначаться и в человеке[711]. Он, как и Творец, в своем внутреннем идеальном бытии самоутверждающийся, самостоятельный, вечный, отрешенный всяких частичных форм бытия и сознающий себя единым во всем и всем в единстве. Он может желать, представлять, чувствовать, но желать, представлять, чувствовать подобно своему Высочайшему Творцу все, и это все дает одинаковое содержание его уму, его воле и его чувству, гармонически мирно объединяя эти способности, но в то же время и утверждая их в своих особенностях, не отрицая обособленности существования каждой из них в отдельности. В этом сознании себя образом Бога, в этом сходстве с Ним внутренней своей жизни и ее закона любви, мира для человека – залог своего определения и по отношению к остальной множественности. От сознания своего богоподобия человек легко может заключить о безусловном достоинстве и одинаковых с ним других людей; я есть, окажется тогда, они, и они на самом деле суть я. И если мое я хочет знать мир и стремиться к нему, то этот мир хотят знать и другие. Отсюда следствием подлинных естественных отношений всякого к другому должен быть тот же любезный, достохвальный мир. Примером же этого мира живых существ после Бога являются окружающие Его служебные силы или духи – Ангелы[712]. Они, стоя окрест Бога и озаряясь от Первой Причины чистейшим озарением, неизменно пребывают в своем достоинстве, в котором главное составляют мир и безмятежие. Вместе со светозарностью от всехвальной и Святой Троицы они получают и то, чтобы быть единым[713]. Но, как бы ясно природа духа ни говорила о мире и согласии, сверх сего, говорит св. Григорий Богослов, «внимая