Святитель Григорий Богослов. Сборник статей - Григорий Богослов , святитель (Назианзин) Страница 29

один собор, – то моя мысль – уклоняться от всякого собрания епископов, потому что не видал я еще ни одного собрания, которое бы имело во всех отношениях полезный конец и более избавляло от зол, нежели увеличивало их. Любопрительность и любоначалие (не почти меня невежливым, что пишу так) выше всякого описания… Поэтому заключился я сам в себе и безмолвие признал единственной безопасностью для души. А теперь побуждает меня к такому решению и болезнь, от которой всегда я почти при последнем издыхании и ни на что не могу употребить себя. Поэтому да извинит меня твой высокий ум, а чрез тебя да убедится благочестивейший царь не осуждать моей лености, но извинить немощь, по которой и дозволил мне он удалиться, чего просил я себе как благодеяния»[350]. «Зовешь к себе, и я спешу, – говорит он в другом письме на подобное же приглашение, – но спешу один и на сближение с тобой одним. А соборам и собеседованиям кланяюсь издали с тех пор, как испытал много (скажу скромнее) дурного»[351].

Но, отказываясь быть на соборах лично, св. Григорий не оставался совершенно безучастным к тому, что на них делалось, а особенно к результатам соборных совещаний. Он очень хорошо понимал, что соборы – самое полезное учреждение в Церкви, и если не всегда достигают своей цели, то в этом виновато не учреждение, а людские страсти. И потому он пишет самые убедительные послания к тогдашним влиятельным лицам, чтобы они мешали всеми зависящими от них средствами разыгрываться личным страстям и интересам, а обращали бы мысли и заботы присутствующих исключительно на дело, для которого они собрались. «…Поелику теперь опять собор епископов, – пишет он консулу Постумиану, – не знаю, для чего и как собираемых, то ничего не почитай столько приличным твоему начальствованию, как это одно, чтобы под твоим начальством и твоими трудами умирены были церкви, хотя бы для сего нужно было с особенной строгостью наказать мятежных. А если покажусь странным, что, удалившись от дел, не покидаю забот, не дивись этому. Хотя уступил я престол и высокость сана желающим, однако же не уступил с этим и благочестия; но думаю, что теперь-то и покажусь для тебя достойным доверия даже более прежнего, как служащий не собственному своему, а общему благу»[352]. «У меня при помощи Божией все идет хорошо, – пишет он другому тогдашнему консулу, Сатурнину, – кроме того одного, что беспокоюсь о церквах, которые в таком смятении. И если чем можешь помочь им, не поленись и словом и делом восстановить общее согласие; потому что опять собор епископов, и опасно, чтобы и ныне еще нам не остаться в стыде, если и этот собор будет иметь такой же почти конец, как и прежний»[353].

К этому же времени вторичного управления Назианзской церковью относятся два случая в жизни св. Григория, которые стоит отметить.

Первый случай. Правительство, неизвестно вследствие каких причин, положило, как можно догадываться из одного письма св. Григория к Олимпию, ограничить права граждан диокесарийских[354]. Граждане были недовольны этим распоряжением. А некоторые беспокойные люди между ними воспользовались этим недовольством и подстрекнули толпу молодых людей к открытому ропоту против правительства. Этот ропот принят был за бунт, и городу грозило лишение всех прав города и обращение в деревню. Граждане обратились с просьбой к Григорию, чтобы он своим предстательством отклонил от них удар. И действительно, св. Григорий поспешил на помощь к находившемуся в опасности городу – написал сильное письмо к правителю округа Олимпию и убедил его взглянуть на выраженное гражданами неудовольствие снисходительнее. Диокесария спаслась[355].

Другой случай. Воспорий, епископ Колонии[356], старый товарищ св. Григория по воспитанию, человек безукоризненных убеждений и жизни, был оклеветан – обвинен в ереси. Клевета не имела никаких оснований, как очень хорошо было известно св. Григорию, издавна знавшему православный образ мыслей епископа. И великий святитель энергично вступился за честь своего друга и своими письмами к епископам Константинопольскому Нектарию и Тианскому Феодору убедил их в православии Воспория. Дело это имеет по-видимому совершенно частный характер. Но если мы припомним, что значило в то время обвинение в ереси, то легко поймем, что, оказывая услугу невинно оклеветанному епископу, св. Григорий оказал услугу и всей Церкви, потому что избавил ее от напрасных смут и одного лишнего соблазна[357].

Вот и все сведения, какие только сохранились, об общественной деятельности великого святителя за последние семь лет его жизни в Арианзе. Но зато тем драгоценнее для нас те (тоже, правда, скудные) сведения, которые дошли до нас исключительно в оставшихся после него творениях, о его частных отношениях к немногим оставшимся у него родственникам, друзьям и знакомым, о его наклонностях, привязанностях, домашних занятиях и преобладающем настроении души в это последнее время его жизни. Эти свидетельства показывают глубокую, богато одаренную, неистощимую на любовь и на добро душу св. Григория.

Во время, о котором мы говорим, у св. Григория из всех его родных оставалось только семейство его племянницы Алипианы[358] и еще шесть или семь родственников[359]. Это семейство состояло из самой Алипианы, мужа ее Никовула и двух или трех сыновей, из которых старший назывался тоже Никовулом[360]. Заботливость св. Григория об этом семействе не знала границ. Он входил во все его нужды, радовался его радостями, болел его скорбями и спешил на помощь в случае невзгоды или напасти. Эта истинно родственная заботливость особенно сосредоточивалась на детях племянницы. Он приискивает для них лучших наставников по всем наукам, входившим в круг тогдашнего образования[361], и этим выбранным наставникам пишет частые письма, в которых осведомляется об успехах мальчиков, отмечает слабости своих молодых любимцев, просит учителей обратить внимание на эти слабости и высказывает свой взгляд на воспитание вообще. Особенно нежную заботливость обнаруживал он к старшему из них, Никовулу, мальчику очень даровитому, но несколько ленивому. «Вот тебе и на поминание о нашей дружбе, – пишет он Елладию, – дражайший сын Никовул, о котором забочусь преимущественно пред всеми моими родными! Великую сделаешь мне милость, представив его ревностнейшим из наставников; а еще большую окажешь милость, приучив нрав его к добродетели»[362]. И когда мальчик был представлен одному из таких учителей – Стагирию, то св. Григорий пишет этому последнему: «Много у меня с тобой общего, но одно все собой заменяет и всего выше – это дражайший сын наш Никовул, который поставлен между нами. Делая ему добро, докажешь и свою ученость, и