Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада Страница 9

– Ну, тогда потом, – говорит она и тоже замолкает.

Но снова ей что-то бросается в глаза: он весь съежился, если кто-то случайно заглянет в машину, его точно не узнают.

– Вот и твой магазин, – говорит она. – Эмиль Кляйнхольц. Зерно, корма и удобрения. Картошка оптом и в розницу. – Я могла бы покупать у тебя картошку.

– Нет, нет, – говорит он торопливо. – Это старая вывеска. У нас больше нет картошки в розницу.

– Жаль, – говорит она. – Мне бы понравилось, если бы я пришла к тебе в магазин и купила десять фунтов картошки. Я бы даже не притворялась замужней.

– Да, жаль, – соглашается он. – Это было бы очень мило.

Она энергично стучит носком обуви по полу и возмущенно вздыхает, но больше ничего не говорит. Позже она задумчиво спрашивает:

– У нас тут есть вода?

– Для чего? – осторожно спрашивает он.

– Ну, чтобы купаться! Что значит «для чего»? – нетерпеливо отвечает Ягненок.

– Да, здесь можно купаться, – отвечает он.

И они продолжают ехать, вскоре выезжая с главной дороги.

– Полевая улица, – читает Ягненок. Отдельные дома, везде сады. – Слушай, здесь очень красиво, – говорит она с радостью. – Так много цветов!

Автомобиль буквально подпрыгивает.

– Теперь мы в Зеленом конце, – говорит он.

– В Зеленом конце?

– Да, наша улица называется Зеленый конец.

– Это улица?! Я уж думала, что шофер заблудился.

Слева огороженное колючей проволокой пастбище с парой коров и одной лошадью. Справа поле, где цветет красный клевер.

– Открой же окно! – просит она.

– Мы уже на месте.

И пастбище и равнина закончились. Здесь город поставил свой последний памятник – и какой! Узкий и высокий дом мастера-каменщика Мотеса стоит в низине, коричнево-желтый, оштукатуренный только спереди, боковые стены обветшали и нуждаются в ремонте.

– Красивым его не назовешь, – смотрит на него Ягненок снизу вверх.

– Но внутри действительно уютно, – подбадривает он ее.

– Так давай зайдем внутрь, – говорит она. – Малышу здесь понравится, так здорово.

Пиннеберг и шофер берутся за корзины, Ягненок берет коробку из-под яиц, шофер объясняет:

– Тюфяк я принесу позже.

На первом этаже, где находится магазин, пахнет сыром и сырой картошкой, на втором этаже снова нестерпимо пахнет сыром, его запах сбивает с ног, он царит и на третьем этаже, а прямо под крышей снова пахнет картошкой, затхло и влажно.

– Что это такое, объясни, пожалуйста! Почему пропал запах сыра?

Но Пиннеберг уже открывает дверь.

– Давай сразу пойдем в комнату?

Они проходят через маленькую прихожую – она действительно очень маленькая – справа стоит гардероб, а слева – сундук. Мужчины с корзиной едва ли могут пройти.

– Ну, вот! – торжественно Пиннеберг и распахивает дверь.

Ягненок переступает порог.

– О боже, – говорит она растерянно. – Что здесь?..

Она роняет все, что держала в руках, на обитый плюшем диван – под ящиком из-под яиц скрипят пружины – и бежит к окну; в длинной комнате четыре больших светлых окна, она распахивает одно из них и смотрит наружу.

Внизу находится улица, разбитая полевыми дорогами с песчаными колеями, поросшими травой, лебедой и чертополохом. А дальше клеверное поле – теперь она чувствует его запах, – ничто не пахнет так прекрасно, как цветущий клевер, на который целый день светило солнце.

К полю клевера примыкают и другие поля, желтые и зеленые, некоторые из них уже скошены. А далее глубокие зеленые полосы – луга, – между ивами, ольхой и тополями течет Штрела, узкая речка.

«К моему дому, – думает Ягненок. – Она течет к моему дому, где я трудилась и мучилась и была совершенно одна. Везде одни стены, камни… А здесь все так просторно».

И теперь она вдруг замечает рядом своего милого мужа, который уже разделался с шофером и постельным мешком; теперь его лицо беззаботно и сияет от счастья.

Она говорит ему:

– Посмотри на все это! Здесь вполне можно жить…

Она протягивает ему правую руку, и он берет ее своей левой.

– Какое чудесное лето! – восклицает она и описывает свободной рукой полукруг.

– Видишь вон ту колею? Это узкоколейка до Максфельде, – говорит он.

Внизу появляется шофер. Он, вероятно, был в магазине, потому что салютует им бутылкой пива. Мужчина тщательно вытирает горлышко ладонью, откидывает голову назад, кричит:

– Ваше здоровье! – И пьет.

– На здоровье! – кричит Пиннеберг и отпускает руку Ягненка.

– Ну, – говорит Ягненок, – а теперь давай посмотрим на эту комнату ужасов.

Конечно, это что-то странное: ты только что смотрел на простор полей и видишь комнату, в которой… Ну, учитывая, что Ягненок действительно не избалована, она лишь однажды видела в витрине на Майнцерштрассе простую дешевую мебель. Но это…

– Пожалуйста, мальчик мой, – говорит она. – Возьми меня за руку и веди. Я боюсь, что что-то уроню или застряну и тут уж ни взад, ни вперед.

– Ну, не так уж здесь и плохо, – говорит он немного обиженно. – Я думаю, здесь очень уютный уголок.

– Да, уютный, – говорит она. – Но скажи мне ради бога, что это все такое? Нет, не говори ни слова. Мы должны подойти ближе, я должна сама это рассмотреть.

Они отправляются в путь, но комната узкая, и им приходится идти друг за другом, Ягненок не отпускает своего Ганнеса. Итак, комната похожа на ущелье, бесконечно длинное, словно русло ручья. И пока четыре пятых этого ущелья полностью заполнены мягкой мебелью, ореховыми столами, витринами, трюмо, жардиньеркой, этажерками и большой клеткой для попугая (без попугая), в последней пятой части стоят только две кровати и умывальник. Но именно то, как разделены четвертая и пятая части комнаты, привлекает Ягненка. Жилая и спальная части разделены не с помощью гипсокартонной стены, не занавеской, не ширмой. Скорее, с помощью реек сделано нечто вроде решетки, подобной шпалере для виноградной лозы от пола до потолка с аркой для прохода. И эти рейки не просто гладкие и деревянные, а красиво покрытые коричневым ореховым лаком, каждая с пятью параллельными бороздками. И чтобы решетка не выглядела так голо, в нее вплетены цветы – цветы из бумаги и ткани – розы, нарциссы и букетики фиалок. А еще зеленые бумажные гирлянды, которые знакомы им с пивных фестивалей.

– О боже! – говорит Ягненок и садится. Она садится там же, где стоит, не опасаясь, что упадет, – повсюду что-то есть, везде что-то находится, и она тут же упирается в плетеный стул для пианино из черного дерева, стоящий одиноко, без самого пианино.

Пиннеберг молча стоит рядом. Он не знает, что сказать. Ему на самом деле все было довольно ясно еще в момент, когда он снимал эту комнатушку, и шпалера тогда показалась ему довольно забавной.

Вдруг