Крайние шхеры - Густав аф Гейерстам Страница 9

означала пищу на долгую зиму, платье детей и дрова для очага. Она означала не только, что можно будет заплатить, кому что следует, и быть исправным в платеже налогов, как перед общиной, так и перед казной. Она обозначала еще, что ближайшая зима будет легче и светлее, что не придется так сильно придерживать мошну, что мать, пожалуй, получит занавески в свою спальню и комод, о котором она мечтает, что у отца будут деньги, чтобы положить на книжку или чтобы распутать дела с торговцем, что кофейник немного чаще будет появляйся на столе, что будет на что купить бутылку или две, когда нужный человечек зайдет поговорить с отцом, что рождественские праздники пройдут веселее и что можно ожидать подарков в виде куска материи на платье, брошки, холста и посуды, когда судно в следующее плаванье зайдет в какой-нибудь норвежский порт, чтобы переждать противный ветер. Все это приходило с рыбой, которая раздавала работникам п работницам своп щедрые дары. Поэтому не было никого, кто смеялся бы над дурным запахом рыбы.  -- Рыба всегда пахнет хорошо! -- объявил Филле Бом, который встретил Нильса внизу у пристани. -- Рыба пахнет деньгами, а для некоторых еще она пахнет свадьбой.  Последнее он прибавил с многозначащим лукавым выражением, обращаясь к девушкам, между которыми только Мерта почувствовала себя задетой. Она посмотрела на большую рыбину, над которой уже подняла нож, чтобы вырезать хребет. Но она удержалась от всякого замечания и соображала только, не мог ли кто заметить, что румянец залил щеки и обнаженную шею. Когда она подняла голову, она увидела, что мать Альбертина, стоявшая прямо против нее, тихонько улыбалась.  Альбертина была так стара, что ее обыкновенно освобождали от работы. Но на этот раз она нашла, что ввиду необыкновенности случая ей следовало встряхнуть свое старое тело и принять участие в общей работе. Она сделала это потому, что непременно хотела сама чистить рыбу, которую привез Альгот. Притом ей хотелось говорить о мальчике, хвастаться им, показывать его, чтобы выслушивать, как другие его хвалят. Ведь это была плоть от плоти ее! Подумать, что мальчику было всего десять лет, и что он побывал в дальнем плаванье п привез рыбу. Он работал, как взрослый рыбак. Теперь он вернулся домой, заработав семье пищу и платье на добрых полгода.  Мать Альбертина громко расхваливала мальчика и даже не обращала внимания на то, что он стоял неподалеку и слышал каждое ее слово. Мальчик стоял на мостике, спокойный и широко расставив ноги, плевал и смеялся, как старый моряк. Зюйд-вестку он заломил за затылок, руки заложил в карманы... А бабушка все продолжала его расхваливать перед всеми! Он чувствовал себя молодцом. Он находил, что если ему дадут продолжать, как он начал, то из него выйдет такой рыбак, каких еще не бывало, и что он со-временем скупит весь остров. И с чувством собственного достоинства он скрутил себе пыж из табаку, который купил на собственные деньги, заложил табак за щеку и прозакладывал бы самого дьявола, что никто не может запретить ему это.  Как раз, когда все смотрели на Альгота, бывшего героем дня, или слушали Бома, раздевшегося возле балагана, чтобы говорить остроты и дразнить баб, приблизился Нильс. На нем было праздничное платье, которое он надел, когда окончил перевозку рыбы на берег. Теперь он вышел посмотреть, нельзя ли где-нибудь поймать Мерту, или же придется дожидаться вечера -- обычного времени местных свиданий. Он был одет в синюю пару, которой недоставало только светлых пуговиц, чтобы превратиться в лоцманскую форму. Фуражка на нем была кожаная с белой тулейкой, башмаки -- шмертинговые темно-синего цвета. При том он был чисто выбрит и его молодое лицо с голубыми глазами и светлыми усами имело в себе что-то как бы выше того класса, к которому он принадлежал.  Быстро продвинулся он среди толпившихся людей п остановился позади Мерты. Она все время видела, что Нильс приближался, и ей казалось, что весь балаган рыбы, бабы и девки плясали перед ее глазами, но она не подавала вида, что замечает его, пока он не оказался совсем близко позади нее. Вдруг она обернулась так быстро, что Нильс, не подозревавший, что она его видела, даже вздрогнул. В то же время она прошептала:  -- Встреть меня вечером, когда я освобожусь. -- И сделав это, она тотчас же прибавила громко и естественно, чтобы все слышали: -- Нет, скажите! Ты ли это, Нильс? Добро пожаловать домой!  В выражении лица Нильса появилось что-то невыразимо кроткое и мягкое. Он любовался девушкой и не находил слова- сказать ей в ответ. Его взгляд даже стал растерянным, ибо все, о чем он размышлял с утра, вдруг рассеялось и в душе его опять было хорошо, и ясно, п радостно. Нильс охотно бы сказал многое, но он не решался, да и не успел, ибо взгляды всех присутствующих устремились на него. Он удовольствовался тем, что приподнял фуражку и сказал:  -- Спасибо на этом.  Нильс сказал это как бы не одной Мерте, а всем женщинам, и затем стоял некоторое время, застенчиво переводя взгляд с предмета на предмет в этой оживленной картине. Он смотрел на толпу женщин, на груды рыбы, на пристань, на скалы н воду, но, в сущности, он ничего из этого не видел. Он слышал только звук голоса, только что шептавшего ему слова, вернувшие ему счастье, и, так как сам он был прямодушен и не умел притворяться, то ему внушила даже уважение эта ловкость: при всех прошептать о свидании, и сделать это так, что он один расслышал!  В самом деле никто не слышал, так тихо Мерта точно выдохнула свои слова. Только мать Альбертина, когда Нильс пошел дальше, направляясь в гору, в сторону мельницы, многозначительно посмотрела на Мерту. Но Мерта была так счастлива, что вздумала выказать излишнюю имелось.  -- А ведь вы были правы, -- сказала она. -- Дельфин пришел к утру, как вы предсказывали.  Мать Альбертина удивилась дерзости девушки. При том она не любила, чтобы при людях так открыто говорили о ее способности "видеть". Она с горечью сжала губы и ее лицо потемнело, как перед непогодой. V. Любовное свидание.  День клонился к концу, и работа была отложена. Желтое и все еще горячее стояло солнце на краю небосклона и его длинные желтые лучи целовали воду, разбрасывая розовые блики по ней, а на продолговатом, окаймленном серебром облачке, плывшем в светлой синеве неба,