Крайние шхеры - Густав аф Гейерстам Страница 21

улицам и внимательно оглядывался. Вдруг он остановился. Он услышал звуки тихих голосов, и эти звуки долетали из маленького палисадника, отделенного от улицы каменной стенкой и живой изгородью из сирени. Дом за палисадником был заперт, так как живший в нем был бездетный вдовец, находившийся теперь с другими в дальнем плаванье.  "Славное местечко для свиданий"! -- подумал Филле Бом. -- "Но подглядеть их все-таки можно".  Когда было что-нибудь, о чем Филле Бом желал знать, он не особенно был разборчив в средствах, которыми пользовался. Он спокойно подошел к изгороди и взобрался на камни так легко и тихо, точно был птицей. А то, что он увидел, нисколько не побудило его уйти прочь.  В сотый раз в своей жизни Филле Бом почувствовал, что сердце его раздувается от гордости. Тонок был его нюх, наводивший на след всякой тайны на острове. Ведь в самом деле там на скамейке сидела Мерта, а рядом с нею мужчина, обвивавший ее стан рукою. Они сидели спиной к улице, так что сначала Бом не мог разобрать, кто с нею был. Но вот он рассмотрел лоцманскую фуражку и светлые пуговицы. Ах, черт возьми! Да ведь это был Шегольм. Бом чуть не свистнул, выражая свои чувства. Уже не впервые Филле Бом накрывал этого парня на том, что он лизался с девушками других парней. Хорош! Филле Бом вздохнул. Ему припомнилась молодость и как он имел обыкновение удить рыбу по вечерам, причем ему всегда доставались поцелуи, когда шхуны бывали в плавании. Те. были другие времена. Куда, теперешние...  Пара на скамье, как видно было, не допускала мысли, что ей помешают. Филле Бом не слышал, что они говорили, потому что они говорили очень тихо. Но он мог заметить, что мужчина много говорил и старался в чем-то уговорить, а Мерта точно противилась. Она произносила только одно коротенькое слово, звучавшее точно "нет". Но Бому показалось, что оно произносилось не твердо и не серьезно, а Шегольм становился все предприимчивее и стал целовать девушку в губы...  Неизвестно, сколько времени Фалле Бом мог простоять возле изгороди, философствуя о верности женщин и опасности мужей, находящихся вдали на море. Но вот он расслышал внизу у пристани громкие оклики, которые сейчас же узнал. Он вздрогнул и вспомнил о купце. То, что он видел в палисаднике, ему не понравилось; ему почуялось даже во всем этом несчастие. Впрочем, это его не касалось. Тихо, как кот, прокрался он прочь от изгороди, проскользнул за угол и побежал вниз с горы.  Когда он добрался до пристани, купец уже стоял в лодке с пледом, перекинутым через руку, и с кожаным саквояжем в руке. Он кричал "Филле Бом" так громко, что воздух потрясался над скалами.  -- Я здесь! -- откликнулся Филле Бом, появляясь на пристани. И окинув подозрительным взглядом морскую даль, он заметил. -- Сегодня вам придется идти под парусами. Потому ветер свежеет.  Затем он обернулся и заметил серого человека, который все еще стоял, точно пригвожденный, и почтительно рассматривал таинственные мешки с "государственным телефоном".  Филле Бом даже съёжился от наслаждения и крикнул стенторским голосом:  -- Будет тебе, мужичина! Можешь ты отдать чалку?  Мужик вздрогнул и принял испуганный, вид, увидев своего мучителя.  -- Какую чалку? -- отозвался он и стал оглядываться вокруг себя на крыши навесов.  Филле Бом, вместо ответа, схватил мужика одной рукой за шиворот, а другой нахлобучил ему шапку на глаза. Затем он соскочил в лодку к удивленному всем этим купцу, оттолкнул лодку от пристани и крикнул мужику сквозь поднимавшийся ветер на прощание:  -- Поклонись своим домашним от Филле Бома и скажи им, что ты видел государственный телефон в собственных мешках с картошкой, чертов мужичина.  Это Филле Бом знал с самого начала и приберег для конечного эффекта. Филле Бом всегда имел точные сведения о выгруженных фрахтах парохода. Теперь он вдобавок подглядел Мерту с Августом Шегольмом да еще имел в своей лодке купца с фляжкой коньяка и битком набитой сигарочницей. Да, этот денек начался недурно.  И Филле Бом распустил паруса, довольный самим собою и всем светом. На всех парусах он выплыл при начинавшемся шторме в море. X. Бедная Мерта.  Прошло некоторое время, пока Мерта освоилась с мыслью что Нильс ушел в море, даже не простившись с нею. Но когда истина стала наконец для нее ясной, в то же мгновение она почувствовала, что всякая возможность тоски была точно вычеркнута. Мерта была совершенно уверена, что не горюет, что даже не может горевать из-за такого дела. Наоборот, она была весела -- именно весела и довольна! Всем сердцем она была довольна! И разве у нее не было основания радоваться? Разве ей не следовало радоваться, что она отделалась от такого злого человека? Мерта все это много раз обдумывала и, чем больше она думала, тем яснее становилось для нее, что Нильс был жесток; она даже удивлялась, что раньше не замечала этого. Он был злой, злой, злой! И она была рада, что отделалась от него.  Когда кончались домашние работы и надвигались сумерки, Мерта обыкновенно выходила из дому и, погруженная в своп мысли, медленно прогуливалась по всем тропинкам, какие знала. Прогуливаясь, она все это обдумывала и часто удивлялась, как все, о чем она прежде думала, все, что она прежде чувствовала и переживала, казалось ей теперь далеким и чуждым. Оно исчезло где-то вдали, провалилось в пропасть; и то, о чем она, бывало, думала и мечтала, уже не возвращалось никогда. После него в ней осталась только пустота, которая точно жгла ее и не давала ей покоя.  Мерта была во многих отношениях странная девушка. К ее странностям надо было отнести и то, что она не имела, подобно другом девушкам, подруг, которым могла довериться. В свое время она, конечно, играла и возилась с другими детьми, пересмеивалась и шутила с ними; ей и теперь случалось ходить с другой девушкой, обнявшись и выслушивая ее рассказы о любви и обещаниях, свиданиях и надеждах на будущее. Но она всегда слушала такие признания с некоторым недоумением, как-де люди могли признаваться в таких вещах. Ни за что в мире сама Мерта никому не могла бы рассказать о том, что у нее было с Нильсом. Случалось, что дочь ольдермана Дора -- так звали одну из ее сверстниц -- подразнивала ее по поводу Нильса. Но никогда Мерта не решалась признаваться ей. Никогда она не говорила подружкам