Крайние шхеры - Густав аф Гейерстам Страница 16

прошло после укуса. Это и Бом не мог отрицать, и это ослабляло его позицию. Но когда он сообразил, что ему придется пожертвовать Филаксом, который был ему дороже глаза, и это ради детеныша-бабы черного Якова, им опять овладело бешенство и он стал клясться, что защитит Филакса, хотя бы тот покусал всех чертовых детей, какие только ползают и болтаются на острове.  Тогда ссора разыгралась снова и не было ничего невозможного, что она перейдет в рукопашную схватку. Но вот послышался звон церковных колоколов. Это сразу прекратило распрю, ибо грубая схватка во время богослужения навеки опозорила бы весь остров. Филле Бом обернулся и вошел в свою избу, удовольствовавшись красноречивым движением руки в сторону задней части своего тела, чем выразил презрение черному Якову, его жене, их детям и всему, что к ним принадлежало. А оскорбленные супруги удалились, посылая проклятия Филле Бому и всему его дому. Укушенного мальчугана они повели между собою, и тот забыл о своей царапине, так его занимали скверные слова, которым вторило со скал эхо.  Филле Бом позвал свою собаку и отправился в самую отдаленную, пустынную часть острова на морской берег. Там он сидел и бранился несколько часов кряду, а когда первый пыл угас, он принял решение и покосился на Филакса, точно боялся, что собака может догадаться о помыслах своего хозяина.  Бом принял свое решение не потому, что он боялся, и не ради, черного Якова, его бабы и их детей. В нём поднялась гордость, и он не хотел, чтобы этакая бабенка могла что-нибудь сказать о Филле Боме.  То, о чем Филле Бом теперь размышлял и на что решился, нельзя было сделать в воскресенье. Но на следующее утро, едва на востоке забрезжил рассвет начинавшейся новой рабочей недели, Филле Бом уже сидел в своей лодке и плыл далеко на взморье. Филакс был с ним в лодке, как всегда; он сидел на корме, его добродушная морда имела мрачное выражение. Удалившись настолько, что избы и скалы стали сливаться, Бом наклонился и привязал к шее собаки большой камень. Собака ласкалась и лизала загорелую руку хозяина, а старый Бом бормотал сквозь зубы проклятия и тихонько трепал Филакса по голове. Потом он отвернул лицо, поднял Филакса выше борта и, столкнув камень, выбросил собаку. Она погрузилась в море, не издав ни одного звука, и Филле Бом, впервые после многих лет, оказался в лодке один.  Лишь через несколько дней вернулся старый Бом домой. Он был пьян и жена не посмела его спросить, где он пропадал.  Вот, почему Бома не было в церкви и мать Беда ничего не могла разузнать. О происшествии с Филаксом она узнала-только в понедельник и тогда же поняла, что не скоро ей придется поговорить с Филле Бомом.  Ни мать Беда, ни Филле Бом не могли, конечно, знать, что для них было большим счастьем, что им не удалось на этот раз побеседовать. А когда это выяснилось, Филакс был уже забыт, как и все передряги, вызвавшие его преждевременную кончину. VIII. Дельфин поднимает якорь и Мерта покинута.  В течение последовавшей недели дул восточный ветер с берега. Первым судном, поднявшим якорь, была Полярная Звезда. Опять пришли женщины, чтобы проститься с мужьями. Они поднялись на палубы шхун, а их лодки были взяты на буксир. Подняли якоря, паруса надулись и красивые шхуны одна за другой вышли в море, а женщины и мужчины махали им с берега платками и с лоцманской площадки доносилось прощальное ура. Одна за другой проходили шхуны мимо маяка, одна за другою посылали они привет флагом. Целых четыре шхуны одновременно выходили на дальние промыслы в Немецком море у Английских островов. Удивительно было, что столько судов выходило одновременно. Все население острова было на ногах; стояли на скалах и на пристанях; махали платками из окон и дверей; на мостках группами стояли люди, тоже кричавшие ура, а на крыше пасторского дома чистивший трубу трубочист махал шапкой, резко выделяясь на синеве неба.  На палубах шхун было тихо и безмолвно. То и дело какая-нибудь женщина уводила-мужа в рубку, чтобы сказать что-нибудь, не предназначавшееся для посторонних ушей. Некоторые стояли особняком и молча смотрели на колебание волн, точно уже предвкушали тоску предстоявшего им долгого ожидания в одиночестве. Но большая часть женщин имели довольный и спокойный вид, точно они были на торжественном празднике. Им помнилось последнее счастливое плаванье, верилось надеждам на будущее, а те, которым не удавалось подавить в себе опасения, умели, по крайней мере, их не высказывать. Мужья ведь не любили, чтобы они высказывали перед людьми, что чувства старых людей были иногда так же горячи, как и молодых. Может быть, это были стыдливость или чувство приличия, а может быть, смесь того я другого. Во всяком случае проявлению чувств не давалось воли и прощание происходило только в настроении горячего доверия, связывавшего уходивших и остававшихся между собою.  В прощаниях чувствуются невысказываемые слова: "я полагаюсь на тебя, я жду тебя, я думаю о тебе, я тружусь для тебя и для наших." Это чувствуется, когда матери, жены, невесты н сестры, едва шхуны поравняются с маяком, подходят к сыновьям, мужьям, женихам и братьям, чтобы в последний раз пожать им руку. Это происходит у наружных шхер, за которыми начинается открытое море и волны уже слишком велики для лодок. Там происходит прощание. Оно кратко н выражается только рукопожатием да коротким "прощай!" Немного позже все провожающие уже в лодках.  -- Отваливай! -- раздается команда с палубы шхуны и в ту же минуту судно скользит далее в одиночестве, оставляя за собою пенящуюся полосу н возле нее -- качающиеся на волнах маленькие лодки.  Какие они маленькие, эти гребные лодки, полные женщин и детей! Маленькими точками кажутся они на огромной водной площади. И как быстро удаляются шхуны, которые уносят моряков далеко к ожидающему их неведомому! Немного минут проходит, и их лиц уже нельзя разобрать; видны только руки, махающие фуражками и выделяющиеся на морской глади, которая вдали кажется почти белой. Вот и шхуны кажутся уже маленькими на безпредельном море, но как они ни малы, а по-прежнему несут на себе все счастье оставшихся и все еще машущих платками в своих лодках, на тихой воде за шхерами. Скоро лодки кажутся морякам лишь темными черточками на синей воде; но эти крошечные черточки, которые скоро совсем исчезнут, вмещают для удаляющихся целый мир. Для них рыбаки идут теперь в плаванье,