Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада Страница 15

Она шаркает в своих домашних тапочках, в халате до угла, к Бруно. Ее мужа там нет. Она могла бы вежливо спросить, был ли он здесь, но это не в ее характере, она осыпает трактирщика обвинениями:

– Поить пьяниц – это так просто подлость! Ну вы и подонки. Я буду жаловаться, это вы подстрекаете их к пьянству.

Старый Бруно с длинной бородой собственноручно выводит ее на улицу – она яростно вырывается из лап великана, но у него надежная хватка.

– Так-то, дамочка, – говорит он.

Она оказывается на улице. Это рыночная площадь маленького городка с булыжной мостовой, с двухэтажными домами, иногда фронтонами, иногда фасадами, выходящими на площадь, все занавешены, все темные. Только газовые фонари качаются и мерцают. Неужели он думает, что она отправится домой? Как бы не так! Чтобы Эмиль потом над ней издевался днями напролет, выставлял ее дурой – она искала его и не нашла. Ей нужно найти его сейчас же, вырвать его даже из самой пьяной компании – из самого прекрасного времяпрепровождения.

Из самого прекрасного времяпрепровождения!

Вдруг она понимает: в «Тиволи» сегодня танцы, Эмиль там. Он там! Вот он где!

И как есть, она идет через полгорода, в тапочках и халате, направляется в «Тиволи». Кассир клуба «Гармония» требует у нее марку за вход, она только спрашивает:

– Хочешь оплеуху?

И кассир больше ничего от нее не хочет.

Вот она стоит в танцевальном зале, сначала немного стесняясь, прячась за колонной, подглядывая, но потом уже вновь приходит в ярость. Там ее Эмиль, все еще красавец, с пышной светлой бородой, танцует с какой-то маленькой черной дрянью; она даже не знает ее, и если можно назвать это танцем – это пьяное спотыкание. Ее останавливает распорядитель:

– Милая дама! Прошу вас, милая дама!

А потом он понимает, что это стихийное бедствие, торнадо, извержение вулкана – что здесь люди бессильны. И он отступает. Между танцующими образуется проход; между двумя человеческими стенками она направляется к одной ничего не подозревающей паре, которая там беззаботно спотыкается и качается.

Он сразу получает оплеуху.

– О, моя сладкая! – восклицает он и еще не понимает, что происходит. А потом резко понимает…

Она знает, что теперь нужно уходить с достоинством, с гордостью. Она протягивает ему свою руку.

– Пора, Эмиль. Пойдем домой сейчас же.

И он идет с ней. Он неуклюже шаркает, держа ее за руку, из зала, неуклюже, как большой побитый пес, оглядывается еще раз на свою маленькую милую черненькую девушку, работницу на рамочной фабрике Штесселя, которой тоже не очень повезло в жизни и которая уж очень обрадовалась щедрому, бравому кавалеру. Кляйнхольцы уходят. Снаружи вдруг появляется такси – хозяин «Гармонии» хорошо понимает, что в таких случаях лучше вызывать такси как можно скорее.

Эмиль Кляйнхольц крепко засыпает уже в дороге и не просыпается, даже когда его жена с шофером заносят его в дом, укладывают в постель, в эту ненавистную супружескую постель, которую он покинул всего два часа назад с таким рвением. Он спит. А жена выключает свет и лежит некоторое время в темноте, а потом снова включает свет и смотрит на своего мужа, своего красивого, распутного, темноволосого мужа. Она видит под одутловатым бледным лицом черты того самого Эмиля, который когда-то добивался ее, полного тысячи ухищрений и шуток, всегда веселого, всегда нахального, ему никогда не приходило в голову просто полапать ее за грудь, хотя ему никогда не пришлось бы получать пощечину за это.

И насколько способен думать ее маленький глупый мозг, она вспоминает путь от тех времен до сегодняшнего дня: двое детей – одна некрасивая дочь, один угрюмый уродливый сын. Наполовину развалившийся бизнес, опустившийся муж – а она? А что же она?

Да, в конце концов, остается только плакать, и это можно сделать в темноте – свет можно и экономить, и так приходится платить слишком много. И тут она вдруг задумывается о том, сколько он снова сегодня потратил за эти два часа, – она снова включает свет и ищет его бумажник, пересчитывает купюры. Здесь, в темноте, она решает стать ласковее и терпимее с завтрашнего дня, она стонет и жалуется:

– Теперь уже ничего не поможет. Мне нужно держать его еще ближе!

А потом она снова плачет и, наконец, засыпает, как обычно засыпают после зубной боли или родов, после громкой ссоры и редкой большой радости.

Потом наступает первое пробуждение в пять часов, когда она быстро передает ключ от ларя с овсом приказчику, затем второе в шесть, когда стучится служанка и просит ключ от кладовой. Еще час сна! Еще час покоя! И потом третье окончательное пробуждение без пятнадцати семь: сыну нужно в школу, а муж все еще спит. Когда она снова заглядывает в спальню в восемь пятнадцать, его уже тошнило.

– Ты сам виноват, что все время пьешь, – говорит она и уходит.

Потом он подходит к кофейному столу, мрачный, молчаливый, опустошенный.

– Селедку, Мария. – Это все, что он говорит.

– Ты бы хоть немного постыдился, отец, так распутничать, – говорит Мария с укором, прежде чем пойти за селедкой.

– Черт возьми! – кричит он. – Ей пора выметаться из дома!

– Ты прав, отец, – успокаивает его жена. – Зачем тебе кормить этих троих голодранцев?

– Пиннеберг – лучший. Пиннеберг должен справиться! – говорит мужчина.

– Конечно. Просто закрути ему гайки.

– Уж об этом я позабочусь, – отвечает муж.

И затем он идет в контору, хозяин Иоганнеса Пиннеберга – господин, от которого зависит благополучие Ганнеса, Ягненка и еще не родившегося Малыша.

Начинается суета. Нацист Лаутербах, демонический Шульц и тайный муж попадают в беду.

Служащий Лаутербах пришел в офис раньше всех: за пять минут до восьми. Но это не из-за преданности долгу, а из-за скуки. Этот маленький толстый румяный парень с огромными красными руками когда-то был сельскохозяйственным чиновником. Но в деревне ему не понравилось. Лаутербах уехал в город, поехал в Духеров к Эмилю Кляйнхольцу. Там он стал своего рода экспертом по семенам и удобрениям. Фермеры не слишком ему радовались, когда сдавали картошку.

Лаутербах сразу замечал, если сортировка была неправильной, если они смешивали желтоплодные промышленные сорта с белоплодной «Силезией». Но с другой стороны, Лаутербах был не так уж и плох. Он не брал взяток – он никогда не пил спиртное, потому что нужно защищать арийскую расу от этих