Роман с Полиной - Усов Анатолий Страница 9

И тут я увидел, что около дома стоит мой кацо, мой генацвале, он приехал на сером большом БМВ. Сам он вышел наружу, товарищи остались в машине, он показывал им на мои окна.

Потом мне звонили в дверь. Звонил телефон. Я затаился.

Я сварил вермишель, больше ничего не было, и поел ее с маслом, правда, масло было подсолнечное. Я заколачивал в себя невкусное тесто и думал о Софи Лорен: вермишель ее любимое блюдо, она зовет ее пастой и ест два раза в день, оттого такая красивая.

Я дождался, пока укатил генацвале, и погнал на станцию техобслуживания.

Эти наглые слесаря, эти хамы, хотели с меня за пустяк — за крыло, решетку, бампер и кожух на передке — двести тысяч.

Электрики хотели за фару сто тысяч.

За покраску маляр тоже хотел сотню.

Они все охренели. Я их ненавижу за это. Я сказал им о своем отношении. Они надо мной смеялись. Я пошел к их начальнику. А начальника нет, они тоже приватизировались.

— Фитиль — это не всегда плохо, — весело сказал Мамука, дикий волосатый красавец, разглядывая письмо, которым сопроводила меня фирма. — Характер агрессивный, нордический — да? — с юмором спросил он меня.

— Не знаю, — ответил я. — Вообще вряд ли, — если по-честному, я на самом деле не знаю, какой я. У меня оставалось время до моей основной работы, автосервис находился в Очакове, и я заехал потренироваться к Мамуке — прошло уже две недели, как меня рекомендовали к нему, а я так ни разу не заскочил. Теперь буду, чтобы бить всех по их наглым мордам и не получать сдачи.

— А ну, потянул мышцу… сжал… прыгнул вперед, с места… отскок… Ударил меня… я сказал «ударил», я не сказал «замахнулся».

Я ударил его в каменное плечо.

— Сырой, — решил про меня Мамука. — Но работать можно.

Конечно, тут такие ребята у него занимались — это просто бандиты, бугры. Просто Рокки какие-то. Я среди них, как Чарли Чаплин между громил. Надо подружиться с ними, я буду ходить с ними в казино, все будут думать, это моя охрана и станут уважать меня.

— Мерседес, потаскай его при себе.

— Она девушка, — возразил я, когда самбист подошел ближе и я увидел, что это скорее всего девушка.

— Здесь нет девушек. Здесь есть бойцы, — возразил Мамука и пошел к своим чемпионам.

Тогда еще не было войны с Чечней, и мы не отмечали про себя каждого «кавказец» и «не кавказец». Но у Мамуки, насколько я помню, все его чемпионы были кавказцами. Мерседес, судя по орлиному профилю и величавой спине, тоже.

— Куртка у тебя есть? — спросила она меня сиплым мужским голосом.

— Такой, как у тебя, нет, — ответил я.

— Такой ни у кого нет, — сказала девушка. — Пошли в раздевалку, я тебе исламбекову дам. Исламбек большой мастер.

— Где он теперь? — спросил я.

— Домой поехал, — она посмотрела на меня темным миндалевидным глазом и сдержанно улыбнулась. У нее была очень статная, очень прямая спина. Интересно, как она ведет себя с такою спиной, когда кто-то обнимает ее, навалившись сверху, и она приближается к своему гордому кавказскому оргазму. Она, наверное, кричит и кусается, почему-то подумалось мне.

А может, берет на болевой прием; мне стало смешно.

— Я смешная? — строго спросила она.

— Ты прекрасная, — возразил я.

Она покраснела.

Мы вошли в раздевалку, и едва очутились там, в зале распахнулись двери и зазвенели взволнованные голоса.

— Все на пол!

— На брюхо все!

Простучала длинная очередь из автомата. Зазвенели разбитые плафоны и стекла. Мерседес опрометчиво бросилась в зал и напоролась на пули. Она была слишком гордой и слишком храброй, чтобы оставаться здесь.

Я думал, мне тоже кранты. На обмякших ногах я влез в чей-то открытый шкафчик и присел там на корточки, радуясь, что я такой узкий и могу уместиться в таком маленьком месте, на которое вряд ли подумают, что здесь кто-то сидит. Я прикрыл за собой дверку. Простучали еще две или три очереди. Потом стали хлопать одиночные выстрелы. Наверное, контрольные. Автоматически я насчитал четырнадцать — столько, сколько занималось людей в секции, вместе с Мамукой и милой стыдливой девушкой Мерседес.

— Все? — кто-то спросил тоже с кавказским акцентом.

— Все четырнадцать, Исламбек сам уехал.

Потом стукнули двери, и стало тихо.

Я полежал еще чуть-чуть. Встал, вылез из шкафа. Все были убиты. Кровь так и текла. Я почему-то вспомнил одного маньяка. Он убивал женщин и потом входил с ними в близость. Журналист спросил его, что это за подлое извращение, как ему это было не мерзко. Если бы ты попробовал хоть один раз, ты бы сам занимался этим — так, кажется, ответил тот негодяй, нет ничего слаще.

Это стучало в моей голове, я никак не мог избавиться от этой мысли. Я еще раз посмотрел на Мерседес, у девушки распахнулась куртка, в прорезь выглянула плоская мальчиковая грудь с темным коричневым соском и застыла у меня на глазах. Я наклонился и запахнул куртку, спрятав ее. У Мерседес запрокинулась голова и рассыпались волосы, раскрытые глаза призывно смотрели мне в душу. Я боялся дотрагиваться до нее и все-таки закрыл холодеющие веки.

Я вышел в коридор. На полу валялись три автомата. В коридоре была одна половица, которая чересчур прогибалась, я заметил ее, когда проходил здесь. Не знаю, зачем мне это понадобилось, наверное, я просто не люблю, когда пропадает добро. Одним словом, я поднял половицу кинжалом, который нашел в столе у Мамуки, и положил туда все три автомата. Это было очень удобное место для тайника, как будто кто-то нарочно сделал этот старинный пол двойным.

В столе было немного денег, тысяч около восьмидесяти, я взял их себе, зачем пропадать добру. Основные деньги, наверное, лежали в сейфе, в столе были ключи, но я не стал туда лезть и, как потом оказалось, правильно сделал.

Я вытер ручки, которых касался, Мамукиной кепкой. Снял с одного «бугра» золотой «роллекс», надел на левую руку. Сел в свой угол и затаился. Через три минуты приехала милиция.

Они расспросили меня, что я видел, а я ничего не видел — просидел в ужасе на дне шкафа, трус, конечно, зато живой трус, девушка была храброй, где она теперь? Про автоматы, деньги и «роллекс» я ничего не сказал.

Когда я приехал на свою основную работу, меня пригласил хозяин. Он сказал, что их бизнес, в общем-то не совсем легален, поэтому надо, чтобы все, кто при нем, были абсолютно чисты. А поскольку против меня возбуждено какое-то дело и я дал подписку о невыезде… Одним словом, он очень сожалеет, но бизнес из фест. Он дал мне пятьдесят тысяч за беспокойство, что я приехал сегодня.

Значит, заложил меня Миша, мой боевой друг. Когда я уходил, я столкнулся с ним. Он «не заметил» меня.

Чуть позже, когда я копался в моторе — что-то Володин раритет, на котором я приехал возить их, не хотел заводиться, — Миша подошел и сказал, что мол так надо, это закон конспирации, жди вызов на инструктаж, с тобой кое-кто хочет познакомиться и поговорить. Я ответил, что назначаю встречу в его толстой заднице, не хватало мне их сраных забот.

Я даже рад, что меня прогнали. Пришел вечер, у меня было, не считая долларов, оставшихся от генацвале, 130.000 рублей, я поехал играть. Сегодня что-то там не кипело. Но у меня возникало и росло странное, незнакомое прежде, предчувствие. Я только дважды поставил, но зато оба раза взял банк, правда, по маленькой, в общей сложности долларов 500, не больше.

Но главное было не в этой удаче, главное было в не оставлявшем меня странном приятном предчувствии. То ли от того, что на меня все смотрели, как на крепкого знатока, то ли еще почему, я вдруг почувствовал, что еще чуть-чуть, и я все открою, — я открою закон игры, закон победы. Наверное, такое чувствовал Исаак Ньютон, перед тем как на него упало знаменитое яблоко.

Думая сегодня об этом, я понимаю: это произошло, может быть, потому, что смерть тогда проскользила рядом со мной и осенила меня своим присутствием. Я даже заново ощущаю тот миг и то холодное дуновение, которое пахнуло в меня, когда я вошел в зал с убитыми чемпионами.