Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович Страница 6

Исследователи архива Лозинского пишут: «Его архив составлял десятки папок, содержащих разнообразные изыскания, рефераты, конспекты, наблюдения, списки, чертежи, выписки, фотокопии и проч… Сохранились папки, позволяющие составить представление о фундаментальной предварительной работе, проделанной переводчиком. Среди них, в частности, „Библиография Данте“ (картотека с „дантеаной“ и переписка с учеными), „Книги о Данте“ (конспекты десятков монографий о поэте и его эпохе, а также труды по истории, философии и искусствознанию на пяти языках), „Материалы к `Божественной комедии`“ (реальный и лингвистический комментарии), „Просодия Данте“ (стиховые переносы, классификация рифм и т. п.), „Рифмы“ (списки рифмующих окончаний по всем песням), „Слова“ (лексические возможности русского языка)».

Весь день накануне бабушка Татьяна Борисовна кроила и пришивала к дедушкиной шубе внутренние холщовые карманы. Туда вошли словари староитальянского языка, справочники, конспекты, комментарии, писчая бумага, копирка. Может быть, часть картотеки. В чемоданчик он уложил «Рай», оригинал. А теплые вещи — ну, наверно, они надели их на себя. В квартире не было ни воды, ни огня.

Когда дедушка был мальчишкой, они с братом Гришей сочиняли какие-то стишки, от которых в памяти остались строчки:

Он рассказал бабушке — вот так и мы с тобой идем, — и они оба посмеялись. Когда смеешься, легче.

Место дуэли Пушкина — это примерно полпути, но дальше дома кончаются, ориентиров нет, и они идут вслепую, наугад, голодные, но в чемоданчике у него «Рай», а рядом верная жена — идут как-то, волочат ноги.

Михаил Леонович Гаспаров называет перевод «Божественной комедии» «изумительным», «прочным и точным», «образцовым», «незыблемым и монументальным». То же можно сказать и про самих Лозинских: прочные, точные, незыблемые и монументальные.

Но настал тот миг, который и должен был настать: они заблудились. Холодное пустое поле, посвист ветра, ни огонька. Ни одной живой души кругом. И силы кончились. И они решили, что тут они и умрут, потому что идти некуда. Дедушка поставил чемоданчик с «Раем» на промерзлую землю, они сели на чемоданчик в обнимку, взялись за руки и стали ждать последнего сна.

И конечно, начальные строки «Ада» звенели в их ушах:

Вдруг из темноты выскочила темная фигура. Человек (если это был человек) споткнулся о них. Вгляделся в лица:

— Михаил Леонидович, это вы? Татьяна Борисовна! Это Струзер! Не помните меня?

— Какой струзер?..

— Фамилия моя Струзер! Я был у вас в гостях, мы были студентами, мы шумели, а вы, Татьяна Борисовна, попросили не шуметь, потому что Михаил Леонидович работает! А вы вышли к нам, Михаил Леонидович, и поклонились! Я узнал вас! Вы на самолет? Самолеты замаскированы, вы их так не увидите. Пойдемте, отведу вас! Я тут работаю!

И Струзер подхватил чемоданчик с «Раем» — «Тяжелый! Что там у вас? Кирпичи?» — и повлек дедушку с бабушкой к невидимым, укрытым от глаз самолетам.

…Потом была Казань, потом Елабуга, где тоже было голодно, но не так, как в Ленинграде, и даже была картошка, подумать только, а маленький внук, полуторагодовалый Миша, названный так в честь деда, не умел еще ходить, но выполз из дома, нашел грядку с луком, выкопал луковицу и ел; плакал, но ел, словно знал, что это хорошо и полезно.

И дедушка перевел «Рай», и написал к нему том комментариев, и вернулся в свою квартиру в доме 73/75, в свой неразворованный кабинет, к своим несожженным книгам, и кончилась война, и он получил за перевод «Божественной комедии» Сталинскую премию I степени и увидел еще внуков — и даже я родилась, — и столько в большой нашей семье было случаев неожиданной помощи ниоткуда, неожиданного чудесного спасения, и тогда все смеялись и говорили: ну, понятно, обычный струзер!

Они жили долго и умерли в один день. Они не узнали о смерти друг друга. Когда бабушке сказали, что Михаил Леонидович не переживет этой ночи, когда уже бежали к нему с бесполезными кислородными подушками, она, не в силах услышать страшную весть, ушла к себе и приняла огромную дозу снотворного. В суматохе и беготне никто этого не заметил. Так она не узнала, что он умер в ту же ночь, а он не узнал, что умерла она. Друг для друга они остались навсегда живы.

Смерти нет, есть дорога, ведущая сквозь тьму и тернии к новому рассвету, и в конце ее — невидимый для земных глаз черный челн, корабль с багряными парусами, белый ялик, резная ладья или хорошо замаскированный самолет, — каждый что хочет, то и увидит, и идти по этой дороге легко, и вы не собьетесь с пути, мои любимые: там уже ждут вас и Данте, и Вергилий, и Пушкин, и брат Гриша, и все, все, кто ушел туда раньше вас. И светлый струзер с белоснежными крыльями перекинет для вас золотые сходни с берега на лодку и передаст вам прозрачный чемоданчик с сияющим «Раем» внутри:

— Сказали: это для вас.

Майя Кучерская

Заяц белый, где ты бегал, или Сувенир на память

Вьюжную ночь с 28 на 29 декабря Петр Васильевич Курочкин, сорокадвухлетний менеджер крупного столичного банка, проспал как убитый. Открыв глаза, Петя обнаружил, что лежит на боку, по-детски подложив ладонь под щеку, в голове — приятная пустота, а в теле легкость. Еще не рассвело, но ночник-звездочка уже горел, и было в его теплом сине-голубом свете что-то таинственное, манящее. Ночник включила Катька, значит, она уже встала.

Странно, давно Петя не просыпался с ощущением такого острого, но совершенно беспричинного счастья. Вчера он гулял на корпоративе, выиграл в беспроигрышной лотерее отличный набор для туриста, спел в караоке любимую «Группу крови», потом даже немного потанцевал, вернулся поздно. Но что он такое пил? Да как обычно — виски с колой…

Петя потянул носом — что-то там на кухне уже жарилось, сладко зевнул, хрустнул косточками и почувствовал на голове непонятный зуд. Зудело темя. Он попробовал почесать… не может быть. Там, где последние лет восемь, к некоторому его огорчению, проступал голый кружок лысины, сейчас обнаружились короткие и мягкие волосы. Петя растерянно провел ладонью по загадочному меху и понял, что мех мохнатится и дальше, взмывает над головой и крепится к какому-то, что ли, хрящу… а рядом, рядом растет еще один длинный хрящ, тоже меховой. Петя осторожно нажал сзади на тот, что рос правее, — хрящ оказался гибким, легко согнулся, и тут Петя вскрикнул: перед ним опустилось заячье ухо, точнее, аккуратный овальный кончик — розовый и пушистый.

Счастье как рукой сняло. Он ощутил неприятную кислоту во рту и холодок в районе солнечного сплетения. Какой дурацкий все-таки сон! Петя перевернулся на спину, в этом положении ему всегда особенно крепко спалось, вытянулся, но понял: что-то снова ему мешает; на этот раз там, где кончается спина, появилось какое-то инородное щекотное тело.

Он сунул руку вниз, проскользнул под резинку — сзади, аккурат на копчике торчал прежде никогда здесь не замечавшийся хрящик, покрытый все тем же знакомым плотным и мягким мехом. Петя зажмурился. Полежал. Сердце гулко стучало, сна не осталось ни в одном глазу. И тоскливое подозрение — нет, никакой это не сон, а невероятная, кошмарная, но самая что ни на есть реальность — забило в грудину злым клювом. Он вскочил, бросился в ванную — изучить природу неясных явлений в зеркале, но тут же столкнулся с Катькой.